у что  эта мышь вела себя как охранник,
контролирующий камеры каждые  пятнадцать минут: крошечный пушистый охранник,
проверяющий,  не  пытается ли кто-то сбежать или покончить  с собой. Сначала
она просеменила немного вдоль по  Зеленой Миле,  потом повертела головой  из
стороны в сторону, как бы проверяя камеры. Потом опять просеменила вперед. А
то, что несмотря  на  крики и смех было слышно,  как храпят наши постояльцы,
выглядело еще смешнее.
     Обычная коричневая мышка, вот только  странно  так проверяющая  камеры.
Она даже вошла в одну или две из них,  легко пролезая между нижними прутьями
решетки, да так,  что многие  обитатели  нашей  тюрьмы, нынешние и  прошлые,
могли только  завидовать. Правда, тем,  естественно, всегда больше  хотелось
вылезать.
     Мышь  не зашла ни в одну  из занятых  камер, только в пустые. И наконец
подошла почти совсем близко к нам. Я думал, она повернет  обратно, но она не
повернула. Похоже, она нас совсем не боялась.
     -  Это  ненормально, обычно мыши  не подходят  так близко к человеку, -
слегка нервно заметил Дин. - Может, она бешеная?
     - Господи, Боже мой, - сказал Брут с полным  ртом, прожевывая бутерброд
с солониной. - То же мне, специалист по мышам. Мышевод. Ты видишь у нее пену
изо рта, Мышевод?
     -  Я у нее  и  рта-то  не  вижу,  -  огрызнулся  Дин,  и  мы снова  все
рассмеялись. Я тоже не заметил у мыши рта, но видел темные крошечные бусинки
глаз, и они мне совсем не казались безумными или бешеными. Они были умными и
любопытными.   Когда  я  отправлял   на  смерть   людей,  -  людей,  имевших
предположительно  бес-смертную душу, - они  выглядели  более тупыми, чем эта
мышь.
     Она просеменила вверх по Зеленой Миле до точки, находившейся меньше чем
в метре от нашего стола, который не представлял собой  ничего  особенного  -
обычный  стол,  за  какими сидят  учителя  районной  школы. И  вот тут  мышь
остановилась  и с важным  видом обвила хвостиком лапки, словно пожилая леди,
расправляющая юбки.
     Я сразу перестал смеяться,  ощутив холодок,  мгновенно пронизавший меня
до костей.  Я не знаю,  почему я  это  почувствовал, -  никто ведь  не любит
выглядеть смешным, но я собираюсь рассказывать и об этом.
     На секунду  я  вообразил себя  не охранником, а вот этой  мышью - всего
лишь еще одним  осужденным  преступником на Зеленой  Миле, который осужден и
приговорен,   но  все  еще  в  состоянии   смело  глядеть   вверх  на  стол,
возвышающийся на  километры  (словно трон Господа  в  Судный день,  который,
несомненно, предстоит  увидеть  однажды  нам  всем),  и  на  сидящих  за ним
гигантов в синей одежде  с низкими тяжелыми голосами. Гиганты эти стреляли в
таких из  пистолетов  ВВ, гоняли  их  щетками или ставили  ловушки,  которые
ломали им хребет, пока  они осторожно пробирались к  кусочку сыра  на медной
пластинке.
     Щетки около стола не было, но в ведре стояла вращающаяся  швабра, конец
которой  все  еще  находился в отжимателе:  была  моя  очередь мыть  зеленый
линолеум  и все шесть камер, и перед тем, как засесть за  бумаги с Дином,  я
это сделал. Я увидел, что  Дин хочет взять швабру и замахнуться. Я  коснулся
его  кисти  как раз в  тот момент,  когда его пальцы дотянулись  до  гладкой
деревянной ручки. "Оставь, пусть будет", - сказал я.
     Он  пожал  плечами и  убрал  руку.  Я понял,  что он не  более,  чем я,
испытывал желание прихлопнуть мышь.
     Брут  отломил кусочек  от бутерброда с солониной и  протянул  его через
стол вперед, осторожно сжимая двумя пальцами. Мышь  посмотрела вверх с живым
интересом,  словно  уже  зная, что  это такое. Наверное знала, я  видел, как
зашевелились ее усики и дернулся носик.
     -  Брут,  не  надо!  - воскликнул  Дин, потом взглянул  на меня.  -  Не
разрешай  ему,  Пол! Если  он начнет кормить  эту зверюшку, то нам  придется
накрывать стол для всех четвероногих тварей.
     -  Я просто хочу посмотреть,  что она станет делать,  -  сказал Брут. -
Исключительно в  интересах науки.  - Он  посмотрел на меня: я был начальник,
даже в таких  отклонениях  от устава.  Я подумал и пожал плечами, словно мне
было все равно.
     Конечно же, мышь все с®ела.  В конце концов, на дворе стояла Депрессия.
Но то, как она ела, привело  нас в  восторг. Она подошла к кусочку сендвича,
обнюхала  его, а потом села перед ним, словно собака,  схватила  и разделила
хлеб пополам, чтобы добраться до  мяса.  Она  сделала это  так  сознательно,
словно человек,  приступающий к хорошему  обеду с  ростбифом в своем любимом
ресторане.  Я  никогда  не  видел,  чтобы  животное  так  ело,  даже  хорошо
дрессированная собака.  И все время,  пока  мышь  ела,  она не сводила с нас
глаз.
     - Это  разумная мышь или голодная, как волк, -  прозвучал  новый голос.
Это был  Биттербак. Он  проснулся и  теперь  стоял у решетки камеры в  одних
обвисших  трусах. В  правой  руке  между указательным и средним пальцами  он
держал самокрутку, его  седые, цвета стали  волосы,  заплетенные в  две косы
лежали  по  плечам, когда-то  мускулистым,  а теперь начинающим  становиться
дряблыми.
     -  Ты знаешь индейскую мудрость о мышах, Вождь? -  спросил Брут, глядя,
как  мышь ест. Мы  были  просто  поражены,  насколько аккуратно  она держала
кусочек  солонины  в  передних  лапах,  иногда  поворачивая  его  и  глядя с
восхищением и одобрением.
     - Не-а, - сказал  Биттербак. - Знал я  одного смелого, у него была пара
перчаток,  он  уверял, что они  из мы-шиной кожи, но  я не верил. - Потом он
засмеялся, слов-но все это было шуткой, и отошел от решетки. Я ус-лышал, как
заскрипела койка, когда он ложился.
     Этот звук  стал сигналом  для  мыши, что  пора уходить. Она покончила с
тем,  что  держала,  фыркнула  над  тем,  что  осталось  (в  основном  хлеб,
пропитанный горчицей), потом снова посмотрела на нас, будто хотела запомнить
лица,  если  вдруг  встретимся  снова. Потом повернулась  и засеменила туда,
откуда пришла,  но уже не заглядывая в камеры.  Ее поспешность напомнила мне
Белого Кролика из "Алисы  в стране чудес", и я улыбнулся. Она не задержалась
у  двери  в смирительную  комнату, а исчезла под дверью.  Стены этой комнаты
были обиты мягким, специально для тех, у кого слегка  размягчились мозги. Мы
держали  там инвентарь для  уборки,  когда  не использовали его  по  прямому
назначению, и несколько книг (в  основном вестерны  Кларенса Милфорда, но  в
одной,  которую   выдавали   только   по   особым   случаям,   была   богато
иллюстрированная  сказка,  где Попай, Блуто и даже Вимпи - Пожиратель Котлет
по очереди отвоевывали Олив Ойл). Там еще находились всякие  принадлежности,
в  том  числе цветные  восковые каран-даши,  которым Делакруа позднее  нашел
хорошее  применение.  А  еще в смирительной комнате лежала  куртка,  которую
никто не желал надевать: белая, сшитая  из двойного слоя ткани с пуговицами,
застежками и пряжками на спине.  Мы все знали, как в два  счета запаковать в
нее "проблемного" ребенка. Они не так часто бушевали, наши потерянные парни,
но,  если бушевали, Боже,  ждать не  приходилось, когда  все  уладится  само
собой.
     Брут достал из ящика стола большую книгу в кожаном переплете с надписью
"Посетители" золотыми буквами на обложке. Обычно эта книга месяцами лежала в
ящике.  Когда  к  заключенному  приходили  посетители  -  кроме адвоката или
министра, - его приводили  в  специально отведенную комнату за столовой.  Мы
называли ее "Аркада". Почему, не знаю.
     -  Ради Бога, ответь, что  ты  собрался делать? - спросил  Дин Стэнтон,
глядя  поверх  очков,  пока  Брут  открывал  книгу  и  листал  страницы, где
отмечались посетители, приходившие к людям, которых уже нет в живых.
     - Согласно правилу 19, - начал Брут, найдя послед-нюю страницу. Он взял
карандаш, послюнявил  кончик -  вредная привычка, от которой он никак не мог
отделать-ся,  -  и   приготовился  писать.  Правило  19  гласило:   "Каж-дый
посетитель  блока   "Г"  должен   пред®явить   пропуск  ад-министрации  и  в
обязательном порядке должен быть занесен в специальный журнал".
     - Он с ума сошел, - заметил Дин.
     - Он нам не показал пропуска, но я его пропущу на этот раз, - продолжал
Брут. Он еще раз лизнул кончик карандаша на счастье, потом в колонке  "Время
прихода" проставил 9:49.
     - Конечно, почему бы и нет, большие боссы  делают исключения для мышей,
- сказал я.
     -  Еще бы, - согласился Брут.  -  Нет карманов. -  Он  оглянулся, чтобы
посмотреть  на настенные часы  позади  стола,  потом в  графе "Время  ухода"
написал:  10:01.  Длинная  линеечка  между  двумя  числами  называлась  "Имя
посетителя". Секунду  напряженно подумав, навер-ное вспоминая, как правильно
пишется,  Брутус   Ховелл   старательно  вывел:   "Вилли-Пароход",  которого
большинство людей знает  как Микки-Мауса. Это потому, что в первом  звуковом
мультфильме он закатывал глаза, качал бедрами и дергал за  веревочку свистка
на капитанском мостике парохода.
     - Вот так, - сказал  Брут, захлопывая  книгу  и кладя обратно в ящик. -
Дело сделано.
     Я  засмеялся,  но  Дин, который всегда оставался  серьезным,  даже если
понял шутку, нахмурился и начал усердно протирать стекла очков.
     -  У  тебя  будут  неприятности,   если  кто-нибудь  увидит.  -  Потом,
поколебавшись,   добавил:   -   Кто-нибудь  не   тот.  Он  опять   помолчал,
засомневался, близоруко посмотрел вокруг, словно  ожидая увидеть, что у стен
выросли уши, и  закончил:  - Кто-нибудь  типа  этого  задницеголового  Перси
Уэтмора.
     -  Еще чего, - сказал  Брут. - Перси Уэтмор сядет за этот стол только в
день моего ухода на пенсию.
     - Ты уйдешь раньше. Тебя выгонят за шуточки в книге  посетителей,  если
Перси шепнет нужное слово в нужное ухо. А он сможет. И ты это знаешь.
     Брут сердито взглянул на него,  но  ничего  не  сказал. Я подумал,  что
попозже он сотрет то, что написал. А если не сотрет, то это сделаю я.
     На следующий вечер, когда мы уже отвели в  блок "В" сначала Биттербака,
а   потом  Президента  (они  там  принимали  душ  после  того,  как  местных
заключенных  закрывали  на  ночь),  Брут спросил меня,  не  поискать  ли нам
Вилли-Парохода в смирительной комнате.
     - Да, думаю, надо, - кивнул я. Мы хорошо посме-ялись над ним тогда,  но
я  знаю,  что,  если мы  с  Брутом  найдем  мышонка в смирительной  комнате,
особенно если он  начал выгрызать себе что-то вроде гнезда в одной из мягких
стен, мы его убьем. Лучше убить разведчика, не-важно,  каким бы  забавным он
ни  был, чем потом жить с переселенцами. И  нет  нужды говорить  о  том, что
никто из нас не стыдился убивать мышей. В конце  концов,  именно за убийство
крыс нам и платят зарплату.
     Но  мы не нашли  Вилли-Парохода, позже  ставшего  известным как  Мистер
Джинглз, в ту  ночь ни в мягких стенках, ни за собранным хламом, выброшенным
в коридор. А хлама было много,  гораздо больше, чем я ожидал, потому что  мы
давненько  не пользовались  смирительной комнатой. Скоро  мы опять начнем се
часто открывать  с появлением Вильяма Уортона, но,  конечно, мы тогда  этого
еще не знали. К счастью.
     -  Куда он делся? - наконец  спросил  Брут,  вытирая  пот с шеи большим
голубым платком. - Ни дырки, ни трещины... ничего, но... - Он указал на сток
в полу. Ниже решетки, сквозь  которую проходил мышонок, была тонкая стальная
сетка, через  которую и муха бы не пролетела. - Как он попадает  внутрь? Как
выходит?
     - Не знаю, - пожал я плечами.
     - Но ведь он пролез сюда, так? Я хочу сказать, что мы трое его видели.
     - Да, прямо под дверью. Ему пришлось протиски-ваться, но он пролез.
     - Боже, - произнес Брут, и слово это прозвучало  странно в устах такого
громадного  человека,  - как хорошо, что  заключенные не  могут  становиться
такими маленькими, правда?
     -  Да  уж, верно,  - сказал  я, пробегая  глазами по ткани на стенках в
последний  раз  в  поисках  дырочки,  трещины, чего угодно. Ничего. - Ладно,
пошли.
     Вилли-Пароход  появился  снова  через  три  дня,  когда  дежурил  Харри
Тервиллиджер. Перси тоже дежурил,  и прогнал  мышь назад той самой  шваброй,
которой чуть не воспользовался Дин.
     Грызун  легко  удрал  от  Перси и  победно  залез  в  щель  под  дверью
смирительной комнаты. С громким воплем  Перси открыл дверь и  вывалил  снова
весь хлам. Харри рассказывал, что это было одновременно и смешно, и страшно.
Перси  орал,  что поймает  эту проклятую  мышь  и  оторвет  ей  голову,  но,
естественно, не поймал. Потный и взлохмаченный, с выбившейся сзади рубашкой,
он вернулся к  столу дежурного через  полчаса, отбрасывая  волосы  со лба  и
говоря  Харри  (который молча  читал  во  время  всего  этого  гвалта),  что
прикрепит полоску звукоизоляции под  дверь, -  это решит проблему грызу-нов,
заявил он.
     -  Это  ты  здорово  придумал, Перси,  -  сказал  Харри,  переворачивая
страницу вестерна. Он подумал,  что Перси забудет  о том, что  хотел закрыть
щель под дверью, и был прав.

        8
     Гораздо позже,  зимой,  уже по прошествии  всех  этих событий,  однажды
ночью  пришел Брут,  мы были вдвоем  тогда  в  блоке  "Г":  камеры  временно
пустовали, и все охранники на время распущены. Перси перешел в Бриар Ридж.
     -  Пойди-ка  сюда,  -  сказал  Брут смешным  сдавлен-ным голосом,  и  я
удивленно взглянул  на него. Я только что пришел с улицы, где  шел дождь  со
снегом, и стряхивал снег с кителя, прежде чем повесить его.
     - Что-то случилось? - спросил я.
     -  Нет,  но  я  узнал,  где  обитал  Мистер  Джинглз.  Когда он впервые
появился,  то  есть еще  до  того,  как Делакруа  взял его  к  себе.  Хочешь
взглянуть?
     Конечно же,  я  хотел.  Я  пошел за ним по Зеленой Миле в  смирительную
комнату. Все,  что мы хранили там,  было вывалено  в коридор. Брут,  похоже,
восполь-зовался  временным  затишьем,  чтобы  навести  порядок.  Дверь  была
открыта, я увидел  внутри камеры наше  ведро со  шваброй. На  полу  того  же
самого  оттенка, что и Зеленая  Миля, высыхали лужицы воды.  Посреди комнаты
стояла  лестница,  та, что обычно  хранилась в кладовке,  где  приговоренные
делали  последнюю остановку  на  своем пути.  На  самом  верху лестницы была
выступающая полочка для того, чтобы рабочий мог положить свои инструменты, а
маляр  поставить ведерко с краской. На полочке  лежал фонарик. Брут протянул
его мне.
     - Поднимайся  сюда. Ты ниже меня, поэтому  придется подняться почти  на
самый верх, но я подержу тебя за ноги.
     - Я щекотки боюсь, - заметил я, поднимаясь. - Осо-бенно под коленками.
     - Я буду иметь это в виду.
     - Ладно, - сказал я, - но сломанное бедро,  по-моему,  слишком  высокая
плата за то, чтобы найти гнездо одной-единственной мышки.
     - Чего?
     - Не  обращай внимания. - Моя голова  уже  была на уровне  забранной  в
сетку лампы посередине потолка, и я ощущал, как лестница слегка качается под
моей тяжестью. Снаружи доносился вой зимнего ветра. - Держи крепче.
     - Я  держу,  не беспокойся. - Он крепко  схватил  меня за лодыжки,  и я
поднялся  еще на одну ступеньку. Теперь моя голова почти касалась потолка, я
увидел  паутину,  сотканную несколькими трудолюбивыми паука-ми в углах,  где
сходились  балки  крыши.  Я посветил  вокруг фонариком, но не увидел  ничего
такого, ради чего стоило рисковать и забираться так высоко.
     -  Нет, не  туда, - сказал  Брут, - ты слишком  далеко  смотришь,  Пол.
Посмотри налево, туда, где сходятся две балки. Видишь? Одна слегка светлее.
     - Вижу.
     - Посвети на нее фонариком.
     Я посветил  и почти сразу увидел  то, что  он мне  хотел показать.  Две
балки были скреплены шестью шпунтами,  один  из  них  выпал, оставив  черное
круглое отверстие размером с  пятак. Я  посмотрел на него, потом с сомнением
взглянул сверху через плечо на Брута.
     - Мышонок был маленький, но не настолько. Нет, не похоже.
     - Но он проходил именно тут, - сказал Брут. - Это просто, как апельсин.
     - Не представляю, как это может быть.
     - А ты придвинься поближе, не бойся, я держу тебя, и понюхай.
     Я сделал, как он просил, упершись левой рукой в одну  из балок, - так я
чувствовал себя устойчивей.  Ветер сна-ружи поднялся опять, и воздух свистел
через отверстие прямо мне в лицо. Я ощущал пронизывающее дыхание зимней ночи
на границе с Югом... и что-то еще.
     Запах мяты.
     "Берегите  Мистера Джинглза" - услышал я  голос  Делакруа, звучавший не
очень уверенно.  Я услышал  эти слова и почувствовал тепло Мистера Джинглза,
когда французик передал  мне его, обычного мышонка, несомненно более умного,
чем  другие его  собратья, но все  равно  всего лишь мышонка, а не такого-то
имярек. "Смотрите, чтобы этот скот не трогал моего мышонка", -  сказал он, и
я пообещал, как всегда  обещаю  им  в конце, когда прогулка  по Зеленой Миле
перестает   быть   чем-то  нереальным  или   гипотетическим   и   становится
неизбежностью. Отправить  письмо  брату,  которого  не видел двадцать лет? -
Обещаю. Произнести  пятнадцать  раз  "Аве, Мария" за упокой души?  - Обещаю.
Разрешить  умереть под духовным  именем  и  чтобы  это имя было написано  на
могиле? - Обещаю. Именно с этим они могли идти спокойно, и спокойно садиться
на стул в конце Зеленой Мили, оставаясь в здравом рассудке. Конечно же, я не
мог выполнить  все обещания, но я сдержал то, которое дал  Делакруа. Что  же
касается самого  французика, с ним расплатились сполна. "Этот скот" причинил
ему много боли и страданий. Да, я,  конечно, знаю, что он совершил, но никто
не заслужил того, что случилось с Делакруа, когда он попал в суровые об®ятия
Олд Спарки.
     Запах мяты.
     И что-то  еще.  Что-то  в  глубине отверстия.  Правой  рукой я  вытащил
авторучку  из нагрудного  кармана, все еще  держась  левой за балку и уже не
обращая внимания  на то, что  Брут неосторожно  щекочет меня под  коленками.
Одной  рукой я отвинтил колпачок авторучки и кончиком пера выковырнул что-то
наружу.  Это  нечто  оказалось  тонкой  деревянной  щепочкой, выкрашенной  в
ярко-желтый цвет, и я снова услышал голос Делакруа, да так отчетливо, словно
его  призрак  находился в одной комнате с нами, - причем  именно в  той, где
Вильям Уортон провел так много времени.
     -  Эй, ребята!  - На  этот  раз  это  был  смеющийся,  довольный  голос
человека,  забывшего  хоть нанемного, где он и  что  его  ожидает.  -  Идите
смотреть, что умеет Мистер Джинглз!
     - Боже, - прошептал я. У меня перехватило дыхание.
     - Ты что, нашел еще одну? - спросил Брут. - Я нашел три или четыре.
     Я спустился и посветил  на  его раскрытую большую ладонь. На ней лежало
несколько  щепочек, словно  бирюльки  для  эльфов. Две желтые, такие,  какие
нашел  я, одна зеленая и одна  красная. Покрашены они  были не  красками,  а
восковыми карандашами.
     - Боже мой,  -  произнес  я  низким,  срывающимся  голосом. -  Ведь это
кусочки той катушки? Но почему? Почему они здесь?
     - Ребенком я не  был  таким большим,  как  сейчас, -  сказал Брут.  - Я
сильно  вырос  где-то  между  пятнадцатью  и  семнадцатью.  А до  этого  был
малявкой.  И  когда  впер-вые  пошел  в  школу, мне  казалось,  что  я такой
маленький,  как...  маленький,  можно  сказать, как  мышка. Я был напуган до
смерти. И знаешь, что я делал?
     Я покачал головой. На  улице  ветер  завыл снова. Паутина в углах между
балками  качалась,  как  рваные кружева.  Никогда  я  не  находился  в более
населенном призраками  месте.  Именно  здесь, когда мы  стояли и смотрели на
щепочки катушки, доставившей нам  столько хлопот,  я  вдруг начал осознавать
то, что почувствовал  в сердце после того, как  Джон Коффи прошел по Зеленой
Миле: я уже не могу здесь работать.  Плевать, Депрессия  или  что там еще, я
больше  не могу смотреть, как люди идут через  мой кабинет навстречу смерти.
Даже если появится еще всего один - это будет уже слишком.
     - Я  попросил  у  мамы  ее платочек,  - продолжил Брут. -  И, когда мне
хотелось  плакать,  я