понял,  что  он очень  сообразительный  человек.  Может даже
блестяще умный, но по-своему незаметный.
     - Почему? - спросил он. - Что вы знаете, Эджкум? Что он сказал?
     -  Да  ничего.  Но если  человек  сотворил  такое, то  обычно  он делал
подобное и раньше. Эти люди входят во вкус,
     - Да. Так и бывает. Действительно так и бывает.
     -  И мне  показалось,  что будет  несложно проследить  его путь  и  все
узнать. Такой большой человек, да еще негр - фигура довольно заметная.
     - Вы так  думали, но вы  ошибались, -  сказал он.  - Во  всяком  случае
насчет Коффи. Я знаю.
     - Вы пытались это сделать?
     -  Да,  и ничего не  нашел.  Пара железнодорожников,  которые вроде  бы
видели  его  в  Кноксвил-Ярдзе за  два дня  до  убийства  девочек  Деттерик.
Неудивительно,  ведь его схватили за рекой  как  раз  напротив Большой южной
магистрали,  и, наверное, он  там  проходил по пути  из Теннесси.  Я получил
письмо от человека, который написал, что нанял  огромного чернокожего лысого
мужчину переносить  корзины ранней весной того года, это  было в Кентукки. Я
отправил  ему  фотографию Коффи,  и  он  опознал его.  Но кроме  этого...  -
Хэммерсмит пожал плечами и покачал головой.
     - Вам не показалось это странным?
     - Это  показалось  мне более  чем  странным, мистер  Эджкум.  Он словно
свалился  с неба. И от него никакой пользы: он не  может вспомнить, что было
на прошлой неделе, когда наступает следующая.
     - Да, не может, - согласился я. - А как вы это об®ясняете?
     - Мы живем  в эпоху депрессии, - сказал  он. - Вот так я  это об®ясняю.
Все  куда-то едут. Оклахомцы отправляются  в  Калифорнию  собирать  персики,
бедные белые из  лесов хотят собирать  автомобили в Детройте,  чернокожие из
Миссисиппи желают переехать в Новую Англию и работать на обувной фабрике или
на ткацкой.  И все они - и черные, и  белые - думают, что на новом месте  им
будет лучше. Такой вот американский  образ  жизни, черт бы его  побрал. Даже
такой  великан, как  Коффи, может остаться незамеченным... пока, да, пока он
не решит убить пару маленьких девочек. Маленьких белых девочек.
     - Вы верите в это? - спросил я.
     Он ласково посмотрел на меня:
     - Иногда.
     Его  жена  высунулась  из  кухонного  окна,  как  маши-нист  из  кабины
локомотива, и закричала: "Дети, печенье готово! - Потом обратилась ко мне: -
Не хотите ли овсяного печенья с изюмом, мистер Эджкум?".
     - Я уверен, что оно превосходно, мадам, но я воздержусь.
     - Ну ладно, - сказала она и исчезла из окна.
     - Вы видели его шрамы? -  вдруг спросил Хэммерсмит. Он все еще наблюдал
за детьми, которые никак не могли оторваться от качелей, даже ради  овсяного
печенья с изюмом.
     - Да. - Я был удивлен,  что он тоже  заметил.  Он увидел  мою реакцию и
засмеялся.
     -  Одной из  побед защитника  было то, что  ему удалось заставить Коффи
снять рубашку и  показать свои шрамы  присяжным. Обвинитель Джордж Петерсон,
протестовал как мог, но  судья разрешил. Старый  Джордж зря сотрясал воздух:
здешние  присяжные не  придержи-ваются всех  этих психологических  бредней о
том,  что люди, с которыми плохо обращались в  детстве, просто не могут себя
контролировать.  Они верят в то, что люди всегда за себя отвечают. Я тоже во
многом разделяю эту точку зрения... но все равно, эти шрамы были ужасающими.
Вы рассмотрели их, Эджкум?
     Я видел Коффи раздетым в душе и понял, о чем он говорил.
     - Они все словно размазаны, расплывчатые такие.
     - Вы знаете, что это означает?
     - Кто-то избил его до полусмерти, когда он был маленьким, - сказал я. -
До того, как он вырос.
     -  Но  им не  удалось  изгнать  из него дьявола, так, Эджкум? Лучше  бы
поберегли палку и утопили его в реке, как слепого котенка, правда?
     Я подумал,  что,  наверное, следует  просто согласиться и  уйти,  но не
смог. Я видел его. И я также ощутил его. Ощутил прикосновение его рук.
     - Он... странный, - произнес я. - Но в нем нет при-знаков агрессивности
и склонности к насилию. Я знаю, как его нашли, это не согласуется с тем, что
я  вижу каждый  день на блоке.  Мне известно,  что такое агрес-сивные  люди,
мистер Хэммерсмит. - Я  подумал, конечно, об Уортоне, душившем Дина Стэнтона
цепью и оравшем: "Эй, ребята! У нас сегодня праздник или что?"
     Теперь  он смотрел  на  меня пристально и слегка улыбался  недоверчивой
улыбкой, которой я не придал большого значения.
     - Вы приехали не для того, чтобы понять, мог ли он убить других девочек
в  другом месте, - проговорил он. - Вы приехали узнать, думаю  ли я,  что он
этого вообще не совершал. Ведь так, правда? Признайтесь, Эджкум.
     Я допил свое холодное пиво, поставил бутылку на столик и сказал:
     - И что, вы согласны?
     - Дети! - позвал он детей снизу, наклонившись вперед. - Идите сейчас же
сюда  есть  печенье!  - Потом откинулся снова на стуле  и посмотрел на меня.
Слабая улыбка, которой я не придал значения, появилась снова.
     - Я вам  расскажу  кое-что, - сказал он. - Слушайте внимательно, потому
что, вполне возможно, вы услышите то, что вам надо.
     - Я готов.
     - У  нас была  собака по  кличке Сэр Галахад.  - Он показал  пальцем на
будку.  -  Хорошая  собака. Беспо-родная,  но ласковая.  Спокойная.  Готовая
лизать руки или принести палку. Таких помесей очень много, правда?
     Я, пожав плечами, кивнул.
     - Беспородная собака во многом напоминает негра-раба, - продолжал он. -
Его узнаешь и зачастую начинаешь любить. Пользы от такой собаки не много, но
ее держат потому, что вам кажется, будто она вас любит. Если повезет, мистер
Эджкум,  то вам не придется  никогда  узнать,  что  это не так. А вот нам  с
Синтией не повезло.
     Он вздохнул - протяжно и с печальным звуком, словно ветер, перебирающий
осенние опавшие листья. Он снова показал на собачью будку, и  я подумал, как
это я раньше не заметил запустения,  мог  бы  догадаться и по кускам помета,
уже побелевшим и рассыпающимся.
     - Я обычно  убирал за ним, - сказал Хэммерсмит, - и  чинил крышу будки,
чтобы не протекала в дождь. И в этом  Сэр Галахад  походил на  южного негра,
который тоже этого для себя не делал.  Теперь я не прикасаюсь к ней,  я даже
не подходил  туда после несчастья... если то, что  случилось, можно  назвать
несчастьем. Я подошел к собаке с винтовкой и застрелил ее, но с тех пор туда
не  подходил. Не  могу. Может  быть, со  временем... Тогда  я  уберу всю эту
грязь, а будку снесу.
     Явились дети, и мне вдруг очень  захотелось, чтобы они не подходили,  -
больше всего на свете. Девочка была нормальной, а вот мальчик...
     Они затопали по ступенькам, глядя на меня, хихикая, а потом направились
к двери в кухню.
     - Калеб, - позвал Хэммерсмит. - Подойди сюда на секунду.
     Девочка - точно  его двойня, они  были одного возраста - отправилась на
кухню. Мальчик же подошел к отцу, глядя себе под ноги. Он знал, что уродлив.
Ему было года четыре, наверное, но  в четыре года уже  можно понять,  что ты
уродлив. Отец  взял  мальчика пальцами за подбородок и попытался поднять его
лицо.   Сначала  мальчик  сопротивлялся,  но  когда   отец   попросил   его:
"Пожалуйста,  сынок",  с  нежностью  и теплотой  в  голосе, он  сделал,  как
просили.
     Громадный  полукруглый  шрам  шел  от  волос,  пересекая  лоб   и  один
безразлично  сощуренный  глаз,  и дальше  к  уголку  рта,  исковерканного  и
застывшего в отвратитель-ной гримасе. Одна щека была гладкой и прелестной, а
другая  -  шероховатой,  как древесный  ствол. Наверное,  там была  рана, но
теперь она наконец зажила.
     - У него один глаз, - сказал Хэммерсмит, погла-живая изуродованную щеку
мальчика любящими паль-цами. - Слава  Богу, что он не остался совсем слепым.
Мы на коленях его благодарили. Эй, Калеб?
     -  Да,  сэр,  -  застенчиво сказал  мальчик  - мальчик, которого  будут
немилосердно бить  словами,  смехом, прозвищами в  течение  всех лет  учебы,
которого не будут приглашать поиграть в бутылочку или в почту и который вряд
ли будет спать с женщиной, когда наступят  времена мужских надобностей, если
только  не заплатил за  нее,  мальчик, который  всегда будет вне  теплого  и
светлого круга  своих  ровесников,  - мальчик, который, глядя  в  зеркало  в
ближайшие пятьдесят или  шестьдесят лет своей  жизни,  будет  думать:  урод,
урод, урод.
     -  Ну  иди,  иди  ешь  свое печенье, -  сказал  его  отец  и  поцеловал
искривленные губы мальчика.
     -  Да, сэр,  - проговорил Калеб  и  бросился внутрь.  Хэммерсмит достал
платок из заднего  кармана  и вытер глаза, они  были сухие, но, я  думаю, он
привык, что они всегда влажные.
     - Собака  здесь уже была, когда они родились. Я привел пса в дом, чтобы
он их понюхал, когда Синтия  принесла детей домой из больницы, и Сэр Галахад
лизнул их ручки. Их  крошечные  ручки.  - Он кивнул, словно подтверждая  это
самому  себе.  -  Пес с ними  играл,  обычно лизал лицо Арден,  пока она  не
начинала хихикать. Калеб таскал его за уши, а когда учился ходить, то иногда
ковылял по двору,  держась за хвост  Галахада. Пес никогда  даже не рычал на
них. Ни на кого.
     Теперь  действительно выступили слезы. Он вытер  их автоматически,  уже
привычным движением.
     - Просто не было причины, - сказал он. - Калеб не делал ему  больно, не
кричал на него, ничего такого. Я  знаю, я присутствовал там. Если бы меня не
было, мальчик, скорее всего, погиб бы. А ведь не  случилось  ничего, ничего,
мистер Эджкум. Мальчик просто сел так, что его лицо оказалось напротив морды
собаки.  И что взбрело  Сэру Галахаду - кто  его  знает, -  но он бросился и
схватил малыша. Он бы  его  загрыз, если  бы смог.  То же самое случилось  с
Коффи. Он там был,  увидел девочек на веранде,  схватил, изнасиловал и убил.
Вы  сказали, что должно  быть  какое-то об®яснение,  что он, вероятно, делал
что-то подобное в прошлом, и я понимаю вас, но, может быть, он ничего такого
раньше  и  не делал, а  этот первый  раз. Может,  если  Коффи  отпустить, он
никогда такого не совершит. Может, и мой пес  больше никого бы не укусил. Но
я не смирился с этим. Я просто  вышел  с  винтовкой,  взял его за  ошейник и
отстрелил голову.
     Он тяжело дышал.
     - Я  достаточно  просвещенный человек, как  и  все,  мистер  Эджкум,  я
закончил  колледж в  Баулинг  Грине, изучал историю,  журналистику,  немного
философию. Я  привык  считать себя  интеллигентным.  Не  думаю, что северяне
согласны со мной,  но  я себя считаю интеллигентным.  Я  не соглашусь, чтобы
вернулось обратно рабство, даже  за  весь чай Китая.  Уверен, мы должны быть
гуманными  и добрыми при  решении расовой проблемы.  Но нам следует помнить,
что такой,  как  ваш негр, способен укусить  при первом  удобном случае, как
беспородный пес может укусить, если это взбредет ему в голову и представится
случай. Вы хотите  знать, сделал  ли  он это, ваш  плачущий мистер Коффи  со
шрамами по всему телу?
     Я кивнул.
     -  Да,  -  произнес Хэммерсмит.  - Он это сделал.  Не сомневайтесь и не
отворачивайтесь  от него.  С этим можно  смириться раз  или  сто  раз,  даже
тысячу... но в конце концов... - Он поднял руку перед моими  глазами и резко
постучал сложенными пальцами по большому пальцу, изображая кусающуюся пасть.
- Понимаете?
     Я кивнул снова.
     - Он  изнасиловал  их,  убил, а  потом пожалел об  этом...  но  девочки
остались изнасилованными,  остались мертвыми.  Вы  ведь  разберетесь с  ним,
правда,  Эджкум?  Через пару недель разберетесь так, что он  больше  никогда
такого не сделает.  - Он поднялся, подошел  к перилам и посмотрел на собачью
конуру в  центре вытоптанной  полянки,  посреди  старого дерьма.  - А теперь
извините меня, - сказал он. - Раз уж я не должен быть в суде после обеда, то
думал, что смогу побыть немного со своей семьей. Ведь дети только раз бывают
маленькими.
     -  Да,  конечно, -  согласился  я.  Мои губы словно онемели  и казались
чужими. - И спасибо за то, что уделили мне столько времени.
     - Да не за что, - сказал он.
     Из дома  Хэммерсмита я поехал прямо в  тюрьму. Дорога была долгой, и на
этот  раз  я  не мог  сократить  ее пением  песенок.  Казалось, все песни на
какое-то время ушли из меня. Перед глазами стояло изуродованное лицо бедного
мальчика. И рука Хэммерсмита, его пальцы, сложенные в кусающуюся морду.

        5
     Свой первый поход в смирительную комнату Буйный Билл Уортон совершил на
следующий же день.  Все утро,  да и днем тоже он выглядел смирным и кротким,
словно барашек Мэри, и, как  потом  мы  поняли, это  состояние было для него
неестественным и  означало:  что-то  не  в порядке. Потом где-то в  половине
восьмого вечера Харри вдруг  почувствовал теплые капли на манжетах форменных
брюк, которые он надел первый раз после стирки. Это была моча. Вильям Уортон
стоял в своей камере и, оскалив почерневшие зубы, мочился на брюки и башмаки
Харри Тервиллиджера.
     - Этот сукин сын, наверное, терпел весь день, чтобы побольше набралось,
- говорил Харри позднее все еще с отвращением и омерзением.
     Да,  вот  так  и  было. Настала  пора  показать  Вильяму  Уортону,  кто
заказывает музыку в блоке  "Г". Харри позвал Брута и меня,  я поднял Дина  и
Перси, которые тоже находились  на блоке. У нас было трое заключенных,  если
вы помните, и мы работали в полном составе: моя группа с семи вечера до трех
ночи - время, когда чаще всего  возникают нештатные ситуации, - и две другие
смены  в остальное  время суток. Те смены  состояли  в основном из временных
охранников, обычно под руководством Билла Доджа. В конце концов это неплохо,
я это чувствовал,  и,  если бы мог назначить Перси в  дневную смену, было бы
еще лучше. И все же я этого так и не сделал.  И  до сих пор иногда спрашиваю
себя: изменилось бы что-нибудь, переведи я его тогда?
     В помещении склада был пожарный кран, чуть в стороне от Олд Спарки, Дин
и  Перси привинтили  к  нему длинный пожарный шланг  и стояли около клапана,
чтобы, если понадобится, сразу его открыть.
     Мы с Брутом поспешили к камере Уортона, он  все  еще  стоял, скалясь, и
его хозяйство по-прежнему болталось из штанов. Я принес смирительную рубашку
и положил ее  на полку в  кабинете  еще перед уходом  домой вчера, думая,  а
вдруг она понадобится для нашего  новенького "трудного  мальчика".  Теперь я
держал ее в руках, просунув указательный палец в одну из петель. За нами шел
Харри, держа наконечник шланга, который извивался в  мой кабинет, а оттуда в
помещение склада, где Дин и Перси изо всех сил быстро разматывали барабан.
     - Ну как, нравится? - спросил  Буйный Билл. Он смеялся, как ребенок  на
карнавале, смеялся  так, что  почти не мог  говорить, слезы текли  у него по
щекам. - Вы пришли так быстро, что я даже не ожидал. А я вам готовлю какашки
на закуску. Теплые и мягкие. Завтра выдам...
     Он увидел, что  я  открываю дверь его камеры  и прищурился. Он заметил,
что  Брут держит в одной  руке револьвер,  а в другой - дубинку, и глаза его
сузились еще больше.
     - Только попробуйте сюда  войти, вас отсюда вынесут,  Крошка  Билли вам
это гарантирует, - об®явил он нам. Его взгляд снова остановился на мне.  - А
если ты попытаешься напялить  на меня эту рубашку  для шизиков,  то увидишь,
что будет, старый кобель.
     - Здесь не ты  командуешь, понял? - сказал я ему, - А если ты настолько
туп, что не понял, то придется тебя слегка подучить.
     Я  открыл  второй замок и  отодвинул дверь в сторону. Уортон отступил к
койке, его  пенис все  еще высовывался из  штанов,  протянул руки  ко  мне и
поманил пальчиками:
     - Ну  давай,  давай,  мерзкий  козел. - Они меня  будут  учить,  а этот
старикашка так и рвется в учителя. - Он перевел взгляд на Брута и одарил его
гнилозубой улыбкой. - Ну  давай,  верзила, начинай. Только  теперь  тебе  не
удастся зайти  мне за спину. И опусти свою пушку, все равно ведь стрелять не
будешь. Давай поборемся один на один и посмотрим, кто из нас лучше...
     Брут шагнул в  камеру,  но не к Уортону.  Он отошел влево, пройдя через
дверь, и Уортон вытаращил глаза, увидев направленный на него пожарный шланг.
     - Нет, не надо, - пробормотал он. - Не надо, нет...
     - Дин, - закричал я. - Включай! На полную!
     Уортон, рванулся вперед, и  Брут нанес ему сильнейший удар дубинкой - я
уверен, что о таком  ударе  мечтал Перси, - поперек лба как  раз меж бровей.
Уортон, считавший наверное, что до его прихода у нас  не было неприятностей,
осел  на  колени  с  широко открытыми невидящими  глазами. Когда пошла вода,
Харри  отошел  на  шаг под ее напором,  а  потом, сжимая наконечник  шланга,
нацелил  его,  как автомат.  Струя ударила  Буйного  Билла Уортона  прямо  в
середину груди,  сбив на пол  и загнав под койку.  Ниже по коридору Делакруа
прыгал с ноги на ногу, издавая резкие  звуки и  крича Джону Коффи, чтобы тот
рассказал, что там происходит,  кто побеждает и как  этому новенькому шизику
нравится душ по-китайски. Джон не отвечал, просто тихо стоял в своих слишком
коротких брюках  и тюремных  шлепанцах. Мне удалось лишь один раз бросить на
него  взгляд, и я успел заметить  прежнее  выражение его лица - печальное  и
отрешенное.
     -  Отключай воду! - крикнул Брут через плечо и быстро вбежал в  камеру.
Он  просунул руки  под мышки  Уортона, находящегося почти  в бессознательном
состоя-нии, и  выволок его  из-под койки. Уортон кашлял и издавал булькающие
звуки.  Кровь стекала  на его помутневшие глаза из раны на лбу,  где дубинка
Брута рассекла кожу.
     Процесс  надевания  смирительной  рубашки  мы  с  Брутом отработали  до
автоматизма,  проделывая  это, как пара  водевильных  танцоров, разучивающих
новый танец. И всякий раз  оставались довольны собой. Как и в этот раз. Брут
посадил Уортона и  вытянул его  руки  ко  мне, как дети тянут  руки  к новой
кукле. Сознание  только начало  возвращаться  к Уортону, в глазах забрезжило
понимание того, что, если он не начнет сейчас  же бороться, потом может быть
поздно, но связь между мозгом  и мышцами еще не восстановилась, и пока он ее
не починил, я натянул рукава рубашки ему на руки, а Брут застегнул пряжки на
спине. Пока  он справлялся с застежками, я схватил завязки манжет, перекинул
рукава  крест-на-крест  за  спину и связал  вместе  холщовой завязкой. После
этого стало казаться, что Уортон сам себя обнимает.
     -  Черт тебя  подери,  истукан, ну  как там они с  ним  управляются?  -
восклицал  Делакруа. Я  слышал также  писк Мистера Джинглза, которому  будто
тоже было интересно.
     Появился Перси в мокрой,  облепившей  тело рубашке  от  долгой борьбы с
вентилем,  лицо  его пылало от возбуждения.  За  ним  шел  Дин  с  ожерельем
багрового синяка на шее, и гораздо менее взволнованный.
     -  Ну  давай. Буйный  Билл,  - сказал  я и  поднял Уортона на  ноги.  -
Немножко сделай топ-топ.
     - Не называй меня  так!  -  резко выкрикнул  Уортон, наверное,  впервые
обнаружив свои настоящие чувства, скинув маску умного зверя.
     - Буйный Билл Хайкок не был крутым! Он не ходил  на медведя с ножом! Он
был таким же  бродягой,  как Джон Лоу! Тупой сукин сын сидел у двери, и  его
убил алкаш!
     -  Боже  ж  ты мой, целый урок истории!  -  восклик-нул Брут и вытолкал
Уортона  из  камеры. -  Попадая сю-да, никто  не  знает, что получит, но все
будет здорово. Особенно когда здесь такие славные ребята, как ты, это похоже
на  правду, И знаешь  что?  Скоро  ты сам станешь  историей, Буйный  Билл. А
сейчас пойдешь по коридору, там для тебя приготовлена комната. Освежающая.
     Уортон  издал  яростный,  нечленораздельный вопль  и бросился на Брута,
хотя был запакован в смирительную рубашку и рукава завязаны за спиной. Перси
схватился уже за свою дубинку - рецепт Уэтмора на все случаи жизни, - но Дин
перехватил его  руку.  Перси  взглянул  на  него  недоумевающе и возмущенно,
словно хотел сказать:  "После всего того, что Уортон сделал, с тобой, ты еще
хочешь меня удержать?"
     Брут оттолкнул У