от заканчивал
тем, что отбывал гораздо больший срок, чем кто-либо из тех, кого он заложил.
     В  случае  с  молодыми ребятами, которых  бесполезно  использовать, как
постоянных  информаторов,  процедура обработки  варьируется в зависимости от
ситуации  и  исполнителя.   Агент  может  использовать  древнюю  полицейскую
охмурежную телегу:  "Ненавижу я сажать таких молоденьких  парней. Уверен, ты
просто ошибся. Надурил по молодости, с кем не бывает. А теперь слушай. Я дам
тебе шанс, только ты должен немного нам помочь. Иначе  я ничего не смогу для
тебя сделать". Или же он просто вмажет по физиономии и заорет: "Где достал?"
Со многими  людьми только это и требуется. Среди моих покупателей можно было
найти любой тип осведомителя, явный или потенциальный.
     После  разговора  с гостиничным клерком я переехал в  другой отель, где
записался под другой фамилией. В Виллидж  ходить перестал,  перенеся в город
все встречи  с тамошними клиентами. Когда поведал Гейнзу о беседе с клерком,
и о том,  как  нам  повезло, что он,  судя по всему, оказался своим в  доску
парнем, Билл  отреагировал предельно коротко: "Пора сматывать удочки. С этой
толпой мы долго не протянем".
     - Ну и хорошо,- отозвался я,- они сейчас здесь рядом, ждут нас напротив
ресторан-автомата. Вся братва в полном составе. Сегодня-то выйдем?
     -  А  как  же.  Я собираюсь в Лексингтон на  лечение и надо  набрать на
автобусный билет. Уезжаю сегодня вечером.
     Как только  мы появились в  поле  зрения  этого  сборища,  от остальных
отделился  Дули и  помчался  к нам навстречу  во всю прыть, срывая с себя на
ходу двухцветную спортивную куртку. На ногах у него было нечто среднее между
сандалиями и домашними тапочками.
     - Дай мне  за эту куртку четыре пакетика,- сказал он.- Я сутки просидел
в участке.
     Ломка Дули  была  наглядным  свидетельством потери силы воли.  Оболочка
личности  растворилась в  изголодавшихся  по  джанку клетках.  Гальванически
дергаясь,   напоминая  своей   активностью   противно   кишащих   насекомых,
внутренности и клетки, казалось, вот-вот вырвуться на поверхность того, кого
раньше  называли  Джином Дули. Его лицо было  затуманено и  неузнаваемо, оно
одновременно сморщилось и распухло.
     Гейнз выдал Дули два пакетика и забрал куртку.
     -  Остальные получишь  сегодня вечером. Встретимся на  этом же  месте в
девять часов.
     Молча стоявший рядом Иззи смотрел на Дули с отвращением.
     - Боже мой!- только и вырвалось у него. - Сандалии!
     Вокруг ошивались остальные, протягивая руки, как свора азиатских нищих.
Ни у кого не было денег.
     - Никаких в долг, - сказал я, и мы пошли вниз по улице.
     Скуля и хватая нас за рукава, они потянулись следом.
     - Ну только один пакетик.
     Не останавливаясь, я твердо сказал
     - Нет.
     Постепенно,  один за другим, они  стали сваливать. Спустившись в метро,
мы сообщили Иззи, что сворачиваемся.
     -  Да  господи, я вас в этом и не виню,- печально сказал тот. - Чертовы
сандалии!
     Иззи купил шесть дозняков, а еще  два мы отдали Старому  Барту, который
намылился в "Райкер" для тридцатидневного лечения.
     Билл Гейнз наметанным глазом оглядел  спортивную куртку и заметил: - За
нее  легко  можно  выручить десять долларов. Я знаю одного портного, который
заштопает мне эту дыру.
     Один карман куртки был слегка прорван.
     - И где он ее достал?
     - Уверяет, что от "Братьев Брукс". Правда это такой человек, у которого
все,  что он спиздил, будет  на словах от "Братьев  Брукс" или "Эберкромби и
Фитча".
     -  Вот  хренотень,-  сказал, улыбаясь, Гейнз. - Мой  автобус отходит  в
шесть. Так что я не смогу ему выдать те дозняки, которые обещал.
     - Не бери себе в голову. Он нам вдвое больше должен.
     - В самом деле? Ну тогда, мы просто квиты.

        x x x

     Билл Гейнз уехал в Лексингтон, я  же на своей тачке отправился в Техас.
С собой у меня было 1/16 унции. По моим подсчетам этого должно было хватить,
чтобы слезть.  Я все как следует  рассчитал, составив персональный график на
двенадцать  дней  по   нисходящей.  У   меня   был   джанк   в  растворе   и
дистиллированная  вода  отдельно  в  бутылке.  Всякий  раз,  когда  я  решал
отключиться, подливал в джанк  воды  ровно столько, сколько  было до вмазки.
Под  конец  я  ширнулся  бы  просто водой.  Все  джанки  знают  этот способ.
Существует  похожая  штука...ее  еще  кличут  китайским  лекарством,  только
делается она  с тоником  и  хмелем.  Через пару недель  оказывается, что  ты
хлещешь один честертоник (чистый тоник).
     Четыре  дня  спустя,  в  Цинцинатти,  я   был   уже  без  наркотиков  и
полупарализованный. Никогда раньше не знал, как это происходит, когда ты сам
пытаешься уменьшить  дозу.  Всегда найдется  причина каждую  вмазку  считать
исключением:  а  раз так, нельзя  ли  добавки.  В конце концов  от  раствора
остается пшик, а ты по-прежнему крепко сидишь.
     Я  сдал машину на хранение и  поехал в Лексингтон поездом.  Документов,
которые требовались для  в®езда туда, с собой не было; правда  я рассчитывал
на свое армейское удостоверение об увольнении. Добравшись до Лексингтона,  я
взял  такси  до  клиники...та  находилась  в  нескольких  милях  от  города.
Остановились  у  ворот...В  будке  на  проходной  сидел старик-ирландец.  Он
взглянул на мою увольнительную...
     -   У   вас   есть  склонность  к  употреблению  вызывающих  привыкание
наркотиков?
     Я сказал, что есть.
     -  Что  ж, присядьте,- старик показал на скамью и  принялся  звонить  в
главное здание.- Нет, никаких документов...Только увольнительная.
     Он на секунду оторвался от телефонной трубки:
     - Вы уже бывали у нас?
     Я сказал, что не бывал.
     - Говорит,  что нет, -  дежурный  повесил трубку и сказал, обращаясь ко
мне.  -  Машина придет за вами через несколько минут.  У  вас  есть при себе
наркотики, шприцы? Можете сдать их здесь, в противном случае, если пронесете
их  в  главное  здание,  вы будете  осуждены  по закону  за  внос  предметов
контрабанды на территорию, являющуюся собственностью правительства.
     - У меня ничего нет.
     Прибывшая спустя некоторое время машина отвезла меня  в главный корпус.
Тяжелая   решетчатая   дверь   автоматически   распахнулась  и   моментально
захлопнулась, как только  мы проехали внутрь.  Весьма  деликатный  служитель
запротоколировал мою наркоманскую историю.
     - Вы поступили разумно, прийдя сюда...Тут у нас есть один человек...Лет
двадцать пять справлял Рождество под замком.
     Я  сложил свою  одежду  в корзину и залез  под  душ. Следующим  номером
программы  был врачебный осмотр.  Врача пришлось подождать - он пришел минут
через пятнадцать, извинился за  опоздание, осмотрел меня и  составил историю
болезни. Действовал на редкость обходительно и расторопно,  выслушал отчет о
проделанной  работе, иногда прерывая мой спич вопросами и замечаниями. Когда
я упомянул о том, что покупал джанк сразу по четверти унции, он усмехнулся:
     - Продавать часть, лишь бы сохранить привычку, так?
     Наконец он откинулся на спинку стула и сказал:
     -  Как вам известно  -  здесь вы будете  находиться  под круглосуточным
наблюдением. Некоторые уходят отсюда через десять дней и больше никогда сюда
не  возвращаются.  Другие сидят здесь по полгода  -  и прибегают  обратно на
второй день после выписки. Но, согласно статистике, чем  дольше Вы пробудете
у  нас,  тем  больше у Вас шансов  слезть. Процедуры, в принципе, общие  для
всех.  Лечение  занимает  восемь-десять  дней,  в   зависимости  от  степени
привыкания...А вот это можете надеть прямо сейчас,- он указал на разложенные
для меня пижаму, халат и тапочки.
     Затем  врач торопливо  наговорил на  диктофон  краткие  данные  о  моем
физическом состоянии и болезни...
     -   Внешне  кажется   вполне  спокойным.  Причина  прихода   к   нам  -
необходимость содержать семью.
     Служитель провел меня в отделение.
     -  Если хочешь избавиться от наркотиков,-  сказал он  мне  по  дороге,-
лучше местечка тебе и не найти.
     Уже  там  санитар  спросил,  действительно  ли  я  хочу  избавиться  от
наркотиков. Я дакнул в ответ, и он отвел мне отдельную комнату.
     Минут через пятнадцать санитар провозгласил:
     - На уколы становись!
     Все  отделение  выстроилось  в  очередь.  Когда  выкликают  твое   имя,
просовываешь руку в окошко и получаешь от санитара по вене. Меня уже  начало
трясти, но укол прямо-таки подкрепил и  почти  сразу  же  стало пробивать на
хавку.
     Пройдясь   до   середины  палаты,  где   стояли   банкетки,  кресла   и
радиоприемник,  я  разговорился  с молодым  итальянцем  довольно бандитского
вида. Он спросил, сколько раз я уже попадался.
     - Ни разу,- говорю.
     - Тогда  твое  место  среди  "правильных".  Лечить  будут дольше,  зато
комнаты получше.
     Правильными  в  Лексингтоне называли новичков,  которых  здесь  считали
наиболее  подходящими кандидатами на полное  выздоровление. Очевидно, врач в
приемке особенно не задумывался о моих перспективах.
     К нам стали подруливать другие пациенты, постепенно включаясь в беседу.
Вмазка сделала их словоохотливей. Первым на проводе был негр из Огайо.
     - Какой на тебе висит срок? - спросил его итальянец.
     -  Три года,- ответил тот (его взяли за подделку  и продажу рецептов) и
принялся рассказывать о сроке,  который ему намотали  в Огайо.-  Обязательно
влипнешь  там  в какую-нибудь  херню. Тусовка  тамошних  ребяток  - хамливый
ублюдочный  молодняк.  Берешь  в  лавке  джанк,  и  сразу  к  тебе  начинает
подваливать всякая мразь...Дескать,  давай его сюда. И  если ему не дать, он
расквасит тебе  хлебало...А потом они на тебя еще всем  скопом  навалятся. А
всех их не одолеешь.
     Картежник из  Сент-Луиса об®яснял как приготовить продукт из карболовой
кислоты, разлагая  ее на составные части  -  масла,  фенол и  опиосодержащую
тинктуру:
     -  ...А  коновалу  и говорю, что у  меня  старуха-мать,  и  этой штукой
лечится от геморроя.  Когда  отфильтруешь масла,  набираешь продукт в чайную
ложку и  держишь  над  огнем:  так фенол  выжигается.  Это  целые  сутки  не
отпускает.
     Красивый,  загорелый,  атлетического  сложения  мужик   лет   сорока  с
серо-стальными волосами рассказывал, как  его подружка  умудрилась протащить
ему херовину в апельсине:
     - Так...дело было  в  Каунти...Черт возьми,  мы, как  последние идиоты,
чуть  в штаны не наложили...Блин, а когда попробовали  кусок - одна сплошная
горечь...Должно  быть,  там было  граммов  пятнадцать-двадцать,  она их туда
машиной  впрыснула...Я  и  не  предполагал,  что  у  нее  так  соображаловка
сработает.
     - А  этот на входе  мне и говорит: "Наркоман! Ну почему  ты, сукин сын,
считаешь себя торчком? Впрочем, ладно, здесь тебе поживиться будет нечем".
     -  Масла и  раствор.  Масла  всплывают,  и ты отцеживаешь их  машинкой.
Получается черный как деготь.
     - Когда вмазывал Филли, меня уже трясло, как сукиного сына.
     - Ну, коновал и говорит: "О'кей, сколько ты употребляешь?..."
     -  Когда-нибудь  пробовал  дилаудид в  порошках? Куча чуваков  от  него
кинулась...А  хватает   всего  ничего   -   сколько  уместишь   на   кончике
зубочистки...Полная чума и никаких гвоздей...
     - Готовишь и вмазываешь.
     - Убитый.
     - Обдолбанный.
     - Это снова случилось в тридцать третьем. Двадцать долларов за унцию.
     -  А  мы как-то прикололись и  использовали бутылку в качестве кальяна,
присобачив  к  ней  резиновую  трубочку. Когда  докурили,  разнесли  бутылку
вдребезги.
     - Готовишь и вмазываешь.
     - Убитый.
     -  Точно  тебе  говорю,  кокаином  можно  ширяться  под  кожу...попадет
прямехонько в желудок.
     - Гера и кокс...Накачиваешься, вдыхая носом.
     Словно вконец  оголодавшие, которые ни о чем, кроме еды,  и говорить не
могут. Вскоре стало отпускать,  и беседа завяла. Люди разбредались кто куда:
кто прилечь, кто почитать или перекинуться  в картишки. Ланч  подали прямо в
отделение - отменная вкуснятина.
     Кололи три раза в день. В семь, сразу  после под®ема, в час и в девять.
Где-то днем  появились двое старых знакомых -  Мэтти и Луис. С  последним  я
столкнулся, когда мы строились к "вечерне".
     - Они заставили тебя? - коротко спросил он.
     - Нет. Просто лечусь. А ты?
     - То же самое.
     Вкупе с вечерней дозой мне выдали немного хлоргидрата в  стакане. Ночью
к нам в отделение привезли еще пятерых. Санитар всплеснул руками:
     - Ума не приложу, куда их класть. У меня и так здесь уже  тридцать один
торчок.
     Среди новеньких выделялся седой,  напыщенный  мужик  лет под семьдесят.
Звали  его  Боб  Райордан.  Старый  мошенник, джанк-пушер  и  вор-карманник.
Вообще-то  он походил  на банкира, образца эдак  1910  года.  Он приехал  на
машине  с двумя  друзьями. По  пути в  Лексингтон они  позвонили  начальнику
главного медицинского управления в Вашингтоне и попросили протелеграфировать
на  проходную,  что  вот-вот  прибудут,  дабы   их  пропустили   без  всяких
проволочек. К начальнику обращались запросто - Феликс, и,  похоже, знали его
с незапамятных  времен. Однако в  ту ночь  приехал один Райордан. А те  двое
заехали в какой-то городок неподалеку от Лексингтона, где у них был знакомый
коновал,  чтобы  вмазаться  напоследок и  до  того,  как  их  скрутит  из-за
отсутствия продукта.
     Оба  приехали на следующий день, около полудня. Одного звали Сол Блум -
еврей с  обрюзгшей  рожей. Прохвост,  которому  наплевать  на  все,  что его
окружает. С ним был маленький худощавый человек по кличке Банки. Если бы  не
его глаза - серые, ясные и холодные, скрытые за очками в стальной оправе, то
он вполне сошел бы за пожилого фермера или просто за высохшего старика "кожа
да кости". Таковы были приятели Райордана. Все они отсидели порядочные срока
(особенно   "федеральные")  за  торговлю   джанком,   были  приветливы,   но
определенную дистанцию сохраняли. Грузили  историей  про то, как их  достали
федералы, вследствие чего им и в самом деле хочется завязать.
     По  Солу  это выглядело так: "Черт, я обожаю  джанк и могу достать  его
хоть целый вагон...Но если уж нельзя ширяться  без того, чтобы легавые пасли
тебя все время, то лучше слезть и  завязать". И он погнал  о своих старинных
знакомых, которые когда-то крепко сидели, а потом стали цивильными..."Теперь
они говорят: "Эй, с Солом дел лучше не иметь. Он из героинщиков"". Не думаю,
что они надеялись  хоть кого-нибудь убедить своими  избитыми россказнями про
всякие там завязки  и слезки. Просто - это один из способов сказать: "Почему
мы здесь, не ваше дело".
     Следующим  гостем был  Эйб Грин,  носатый  длинноногий  еврей...Вылитый
Джимми Дюрант...бледно-голубые птичьи  глаза...Даже в  отходняке он  источал
бешеную  энергию. В  первую ночь в отделении ему стало так плохо, что  врачу
пришлось появиться и  осмотреть  его,  а  также  выдать  в  виде  исключения
пол-грана морфия. Через несколько дней он уже ковылял по отделению, трепался
и играл  в карты.  Грин был довольно известным  пушером в Бруклине, одним из
немногих независимых деляг в этом бизнесе. Большинство торговцев работают на
синдикат, в противном же  случае вынуждены и вовсе бросить  дело,  однако  у
Грина  были достаточно мощные связи,  чтобы отчитываться  только перед самим
собой.  В то  время его выпустили под  залог, но он  надеялся  отмазаться от
обвинений под  предлогом незаконного  ареста. "Он  (агент)  будит меня среди
ночи  и  начинает  бить  пушкой по  голове.  Хочет,  чтоб  я  заложил  своих
поставщиков. А я и говорю ему: "Мне  пятьдесят четыре года, и я  никогда еще
не давал вашим парням информацию.  Скорее  сдохну". Рассказывал об отсидке в
Атланте, где он резко завязал: "Четырнадцать дней я бился  головой об стену,
кровь текла у меня из носа и глаз. А когда приходил вертухай, я плевал ему в
лицо". В его устах эти сюжеты приобретали прямо-таки эпическую окраску.
     Еще один  - Бенни, старый еврей-героинщик  из Нью-Йорка.  В Лексингтоне
был одиннадцать раз, а сейчас его поймали в "Пырейном штате". В соответствии
с Пырейным законом  Кентукки,  каждый "обнаруженный  потребитель  наркотиков
должен  быть  либо препровожден в  тюрьму  сроком  на  год,  либо  отправлен
лечиться  в Лексингтон". Это  был  маленький, пухлый круглолицый еврей, и  я
никогда бы не принял Бенни за джанки. Он обладал  звучным, довольно чистым и
мелодичным голосом. Его коронным номером были "Апрельские ливни".
     Однажды  Бенни  ворвался  в  комнату  для  дневного  отдыха,  буквально
содрогаясь от возбуждения.
     - К нам  Мойшу записали,- сообщил  он,-  это попрошайка  и педик. Позор
еврейской нации.
     - Но Бенни,- возразил кто-то,- ведь у него жена и дети.
     - Да мне плевать, будь у него хоть десять детей. Говорю вам, он педик!
     Мойша появился часом позже.  Действительно,  явный педрила  и халявщик.
Ему было под шестьдесят...гладкое, розовощекое лицо, седые волосы.
     Мэтти был просто вездесущ и доставуч. Он носился по палате, как метеор,
приставая ко  всем со своими тупыми грубыми вопросами, в  деталях расписывая
свои отходняки. Никогда не жаловался. Я не думаю, что он вообще был способен
кого-либо  пожалеть, даже себя самого. Боб Райордан спросил, как ему удается
добывать хлеб насущный, на что Мэтти ответил:
     - Я же безмозглый ебнутый  воришка,- и  тут  же  поведал нам  историю о
пьяном, уснувшем на скамейке в метро.
     -  Я  знал,  что у него  куча  бабок в кармане, но  каждый раз, когда я
подкрадывался ближе, чем на десять шагов, он просыпался и  орал: "Эй,  а что
тебе  надо?"  (Нетрудно было  представить как  мощная  и  липкая аура  Мэтти
заставляла алкаша  проснуться). В конце концов, я выцепил одного  знакомого,
старого уторчанного бродягу. Он сел рядом  с пьяным и через  двадцать секунд
дело было в шляпе. Порезал карман.
     -  Как будто  нельзя было просто двинуть его башкой об стену  и забрать
деньги,- добродушно-снисходительным тоном заметил Райордан.
     Наглость Мэтти не  знала  границ, и  за этим  не  чувствовалось  и тени
сомнений.  На  джанки  он  совершенно  не  походил.  Если  бы  в  аптеке ему
отказались продать шприцы, он мог  бы  с полным правом заявить: "Ну и какого
черта вы не хотите мне их продавать? Я что, по-вашему, на торчка похож?".
     На иглу Мэтти посадил врач.
     "Жидовский ублюдок, - ворчал  Мэтти,  - все твердил  мне:  "Мэтти, тебе
просто необходим маленький укольчик. Не  боись, не сядешь". Но я сделал так,
что он трижды пожалел, что встретил меня.
     Я видел старого толстого еврея-доктора, пытавшегося  отказать  Мэтти  в
кредите.  Люди,  подобные  Мэтти,  стремают  всю  торговлю.  Они  обычно при
деньгах,  но  когда их нет, жаждут  кредитов. И если  ты пошлешь их, то  они
попытаются  заломать тебя. Такие  типы не  знают слова "нет", когда им нужен
джанк.
     Лечение в Лексингтоне не допускает никаких поблажек, наркоманам не дают
расслабиться. Начинается все с четверти грана морфия три раза в день - и так
восемь  дней.  Препарат,  который  они  используют, называется  "долофин"  -
синтетический  морфий. Через восьмидневку  тебе  делают  прощальную вмазку и
переводят  в "люди". Там получаешь барбитурат - ровно на три ночи, и лечение
заканчивается.  Для  человека, крепко подсевшего, это  очень жесткий график.
Мне повезло, ибо в том состоянии,  в  каком меня привезли  сюда,  количества
"процедурных"  наркотиков хватало как раз  на  то, чтобы избежать ломки. Чем
хреновей тебе, и чем  дольше ты  можешь обходиться без  джанка,  тем меньшая
доза тебе требуется.
     Когда настал день моей "прощальной вмазки", я был переведен в отделение
"Б" - его еще называли "Скид Роу". С удобствами все в порядке, но только вот
обитатели были довольно мрачного вида. В моей палате лежала  куча застарелых
уродов, пускавших слюни изо рта.
     После завершения лечения,  "в людях" тебе разрешается  отдохнут