и Роя, сжал его мертвой хваткой. Рой
отчаянно брыкался, но никак не мог вырваться, даже пукнул от перенапряжения.
     - Убери от меня на хрен этого лоха! - заорал он.
     Я дважды двинул парню по  физиономии.  Его пальцы разжались, он упал на
колени.
     - Выруби его на хуй,- продолжал орать Рой.
     Удар ногой пришелся пижону в бок, и я почувствовал как хрустнули ребра.
Тот, скуля, схватился за это место обеими руками.
     - На помощь! - закричал он, даже не пытаясь приподняться.
     - Ноги,-  крикнул  я, услышав  на  дальнем конце платформы переливчатый
полицейский свисток.
     Парень  продолжал  лежать,  держась за бок,  и через равные  промежутки
кричал:
     - Помогите!
     Слегка   моросил  дождь.  Я  выбежал  на  улицу,  и   подскользнувшись,
растянулся на мокром тротуаре. Встав у  закрытой бензоколонки, мы посмотрели
обратно на эстакаду.
     - Ну что, идем,- предложил я.
     - Они нас видели.
     - Тогда мы не можем здесь оставаться.
     Пошли пехом. Я заметил, что во  рту совершенно пересохло. Из нагрудного
кармана рубашки Рой вытащил пару дураколин.
     - Во рту сушняк, не могу проглотить,- сказал он через некоторое время.
     Говорили на ходу.
     - Уверен, там из-за нас такой шум поднялся,-  прервал Рой наше недолгое
молчание.  -   Внимательно  смотри   за  машинами.  Если   кто-нибудь  будет
под®езжать, быстро  ныряем  в  кусты.  Они, наверное, рассчитывают  на  наше
возвращение в метро, так что самый лучший вариант - уйти как можно дальше.
     Мелкий дождь  не прекращался. По пути  нас  облаивали  все попадавшиеся
навстречу собаки.
     - Если повяжут,  будем  лепить горбатого. Смотри, не забудь. - повторял
Рой.  - Мы задремали  и проснулись на конечной  станции. Этот парень обвинил
нас в том,  что мы стащили его деньги. Мы перестремались, сбили  его с ног и
убежали. Они эту  чушь собачью из нас  попытаются  выбить. Ты должен  быть к
этому готов.
     - Машина к нам едет,- крикнул я. -Слишком яркий свет от фар.
     Заползли в кустарник на обочине и затаились,  вжавшись в землю рядом  с
дорожным  указателем. Машина медленно проехала мимо. Поход возобновился. Мне
становилось все хуже,  и  казалось  просто  чудом,  что  нам вообще  удастся
добраться до дома к тетушке Эмми, которую я заначил в своей квартире.
     -   Нам  лучше   разделиться,   когда   подойдем  поближе,-   советовал
Рой.-Выбравшись  отсюда,  дальше мы уж как-нибудь друг друга отмажем. А если
нарвемся на легавого, скажем, что  гуляли с девицами и идем сейчас к  метро.
Этот дождь- редкая удача. Похоже все легавые засели в ночных забегаловках за
чашечкой кофе.
     - Господи! - раздраженно рявкнул он. - Да не вертись же ты так!.
     Дело в том, что я оглянулся и бросил взгляд через плечо.
     - По-моему оглядываться вполне естественно,- заметил я.
     - Для воров естественно!
     В конце  концов, добравшись до линии "Би-Эм-Ти", мы приехали  обратно в
Манхэттен. В своем комментарии Рой был краток:
     - Не  думаю,  что  говорю только о  себе, когда  честно признаю:"У меня
сыграло очко". Ах, да - вот твоя доля.
     И он протянул мне три доллара.
     На следующий день я сказал ему, что с бухоловством завязываю.
     - Я тебя  не осуждаю,  -  сказал он.-  Но на тебя  это просто произвело
неправильное   впечатление.  Если  прозанимаешься   этим  достаточно  долго,
подфартит обязательно.

        x x x

     Мое  дело было рассмотрено  судом на  специальных слушаниях. Я  получил
четыре  месяца условно. Дальше  дело  было так: не состоявшись на бухоловном
поприще,  решил  заняться  продажей  джанка.  Особых денег  это  занятие  не
приносит.  В  основном, уличный торговец-наркоман  может твердо рассчитывать
только на то,  что ему удастся сохранить привыкание. Когда  торгуешь, у тебя
хоть, по крайней мере, на руках оказывается солидный запас джанка, с которым
появляется ощущение  безопасности.  Разумеется,  некоторые  люди  делают  на
торговле лютые  деньги. Я  знавал одного ирландского барыгу, который начал с
1/16 унции Эйча в почтовом конверте, а спустя  два года, когда он накрылся и
залетел на три года, у него уже было тридцать тысяч  наличными и собственный
дом в Бруклине.
     Если   хочешь  торговать  -  первым   делом  необходимо  найти  оптовых
поставщиков.  Таковых  я не  имел и  дело пришлось вести  на  паях  с Биллом
Гейнзом, у которого был выход на достаточно надежного поставщика - итальянца
с нижнего  Ист-Сайда. Мы брали  продукт  по девяносто  долларов  за четверть
унции,  на  треть  разбодяживали  его  молочным  сахаром  и  распределяли по
однограновым капсулам или пакетикам, которые  шли  в розницу по  два доллара
каждый.  До разбавки,  из четверти унции должно  получаться  как минимум сто
пакетиков. Но  если  оптовик -  итальянец, он почти  гарантировано недодаст.
Обычно  из  этих  "макаронных"  четвертушек  мы  получали около восьмидесяти
упаковок.
     Билл  Гейнз появился на свет в "хорошей семье": насколько я  помню, его
отец был  президентом  банка где-то в Мэриленде и,  как  следствие,  получил
надежную  крышу  вкупе  с  беспредельной  наглостью. Гейнзова  рабочая мотня
заключалась  в  краже  пальто  из  ресторанов,  чему  он  как  нельзя  более
соответствовал.  Выходец из  американского высшего  общества просто напичкан
всевозможными запретами и ограничениями. Его образ  и желания в значительной
степени  определены  тем, что ему противоестественно. Гейнз же пошел гораздо
дальше.   Он  стал  не  просто  еще  одним  отрицательным  типом.  Он   стал
положительно невидимым,  приобрел расплывчатые очертания  респектабельности.
Существует особый вид привидений,  которые  обретают форму только при помощи
простыни   или   какого-нибудь    тряпья.   Гейнз    был   сродни   им.   Он
материализовывался в чужих пальто.
     По-детски   шкодливая  улыбка  Гейнза   шокирующе  контрастировала   со
старческими и безжизнеными бледно-голубыми  глазами. Улыбаясь,  он полностью
уходил в себя, как  будто откопал в своем нутре нечто особенное, приносившее
ему несравнимое удовольствие. Иногда, после  укола, улыбаясь и прислушиваясь
к  себе, он лукаво  цедил: "Да-а...Это  убойный продукт". С той  же ухмылкой
Билл сообщал о невзгодах и неудачах других: "Когда Герман впервые оказался в
Нью-Йорке, такой был красивый мальчик.  Беда  в том, что от  его  красоты ни
хера не осталось".
     Гейнз принадлежал к тем немногим джанки, которые действительно получают
особое   удовольствие,   наблюдая,  как   садятся  со  свежачка.  Чисто   по
экономическим  причинам  многие джанки-пушеры  рады видеть появление  нового
наркомана. Если  у  тебя  есть товар,  естественно  хочется иметь  как можно
больше  покупателей, только, конечно,  своих в доску.  Но вот  Гейнз  обожал
приглашать в свою комнату совсем неоперившихся  юнцов,  где вмазывал их,  по
обыкновению смесью  из  своих использованных старых ваток и, с едва заметной
усмешкой, наблюдал за результатами.
     В  большинство своем, ребята  говорили, что это довольно клево.  Только
вот этим "клево" все и кончалось. Просто один из кайфов, как и от нембиз или
Бенни,  бухла  или   травы.  Но  некоторые   начинали  зависать,  постепенно
подсаживаясь,  и Гейнз,  прелат джанка,  глядя на  новообращенных,  злорадно
улыбался.  Немногим  позже  от  него  можно  было услышать:  "В самом  деле,
такой-то рассякой-то должен  понять, что я больше не  намерен тащить  его на
своем  горбу".  С  этой  минуты   благотворительность  прикрывалась.  И  для
такого-то  наставало время платить. И платить всю оставшуюся жизнь, поджидая
барыг, посредников между человеком и опием, на углах улиц и в кафетериях.  В
иерархии  джанка  Гейнзу  отводилась  роль  приходского священника. О  более
вышестоящих особах он говорил голосом замогильного благоговения: "Поставщики
говорят..."
     Его вены  почти все вышли, вжались в кости, спасаясь бегством от ищущей
их иглы.  Иногда он использовал артерии, которые глубже чем вены (в них куда
гораздо труднее попасть),  для чего  обзавелся специальными длинными иглами.
От рук  и ладоней, он переходил к  венам  на ногах, постоянно чередуя их. Со
временем вены восстанавливались. Даже  со  всем этим, в половине случаев ему
приходилось колоться под кожу.  Впрочем, он сдавался и  "подкожничал" только
после мучительных  полуторачасовых  поисков,  проб,  неудачных  контролей  и
кипячений иглы, покрытой запекшейся кровью.

        x x x

     Одним из моих первых клиентов  был  персонаж из Виллиджа по имени  Ник,
единственным родом  занятия которого была живопись. Его миниатюрные картинки
выглядели как будто  их  сплюснуло, сдавило,  изуродовало огромным  прессом.
"Плод  извращенной  фантазии",-  важно  заявил  агент  отдела  по  борьбе  с
наркотиками, увидев один из рисунков Ника.
     Он постоянно находился на  полуломке, его большие, жалобно взирающие на
мир карие глаза  слегка  слезились,  а длинный  нос пребывал  в  перманентно
прохудившемся состоянии. Ник ночевал по квартирам своих друзей и существовал
на   случайные,  левые   подачки   неврастеничных,   неустойчивых,  идиотски
подозрительных индивидуумов, которые могли послать и вышвырнуть его за дверь
безо  всякой  причины  или   предупреждения.  Для  них  он,  в  основном,  и
затаривался, надеясь,  что в  качестве благодарности  ему позволят ковырнуть
слегонца  пакетик,  чтобы хоть как-нибудь притупить свой  вечный джанковский
голод. Частенько, дело ограничивалось  небрежным "спасибочки",  и покупатель
успокаивал  свою  совесть  тем,  что  Нику  каким-то   образом  уже  удалось
поживиться в другой  инстанции. В итоге тот стал приворовывать понемногу  из
каждого пакетика,  разрыхляя  джанк так,  что создавалась  видимость  полной
упаковки.
     Собственно  от  него самого  не так  много и осталось.  Его постоянный,
ненасытный  и  неугасимый голод сожрал и  спалил дотла все остальные дела  и
заботы.  Ему оставалось только нести бессвязный бред о поездке  в Лексингтон
для лечения, отправке в плавание на  торговом судне или покупке парегорика в
Конектикуте и постепенной завязке.
     Ник  познакомил  меня  Тони,   который  стоял  за   стойкой  в  Виллидж
бар-ресторане.  Раньше  Тони торговал, пока его самого чуть не  заловили и в
квартиру не ворвалась толпа  федеральных  агентов. Ему  едва хватило времени
бросить  под  пианино 1/16-унциевый  пакет  Эйча.  Федералы ничего не нашли,
кроме техники,  и оставили его в покое. Тони перестремался и напрочь завязал
с продажей. Это был молодой, на  все сто уверенный в себе итальянец, который
ничего  просто  так не делает, производивший  впечатление человека  умеющего
держать язык за зубами. Образчик хорошего покупателя.
     Каждый день я заходил к нему в бар и заказывал  кока-колу. Тони говорил
сколько пакетиков ему надо, и  я  отправлялся в телефонную будку или клозет,
где  завертывал заказ в  фольгу. Когда возвращался к  своей коле, рядом, под
видом сдачи, лежали  деньги  в уплату за героин.  Затем  сверточек  небрежно
ронялся в пепельницу  на стойке,  которую  Тони незамедлительно  вытряхивал,
незаметно забирая свой товар. Вся эта конспиративная мотня была вынужденной,
так как хозяин бара знал, что Тони в свое время торчал, и потребовал от него
либо воздержаться от этой хреноты, либо искать себе другое место. А на самом
деле, сын владельца тоже торчал и в то время парился в санатории на лечении.
Когда он выбрался, то первым делом заявился ко мне за продуктом. Сказал, что
не смог слезть.
     Молоденький итальянский  хипстер  по имени  Рэй  также  стал  ежедневно
наведываться в этот бар. На вид с ним  все было о'кей, так что я замутил и с
ним, сваливая в пепельницу вместе с тониными и  его  пакетики.  Бар  Тони  -
небольшой полуподвальчик, всего  несколько ступенек с улицы  вниз.  И только
один выход. Всегда,  когда заходил  туда, чувствовал себя  как в западне. От
этого  места  на  меня  накатывала  такая тоска и  стрем, что  я через  силу
переступал через порог.
     Обслужив Рэя с Тони,  по обыкновению  встречался с Ником в кафетерии на
Шестой авеню.  У него всегда с собой  было на несколько пакетиков. Конечно я
знал, что он затаривается для других  людей, но  понятия  не  имел, кто они.
Естественно, следует  десять раз  подумать,  прежде чем связываться с такими
как  Ник,  которых  все  время  ломает  и  перекручивает,  и  поэтому они не
гнушаются брать  любые  деньги, пусть  даже  от  первых встречных. Рано  или
поздно  жди  от них  крутейших неприятностей.  Некоторым  людям -  чужакам в
городе, позарез необходим посредник, который для них  затарится. А возможно,
они недостаточно долго  сидят для достойных завязок. Однако, и у пушера есть
причина осторожничать и держаться  подальше от людей, покупающих для кого-то
еще.  В  основном, человек не в состоянии затарится, потому что известен как
"стремный"( левый, запареный, гнилой). И  ему  приходится обращаться к тому,
кто может и не стремен или гнил, но просто рвет и мечет без джанка. Покупать
для стукача дело, понятно, самое последнее.  Очень часто человек от  покупки
для стукачей переходит к тому, что сам становится таким же.
     Я был  не в том положении, когда мог заворачивать деньги. Прибыль,  как
таковая,  отсутствовала.  Каждый  день  мне  надо  было  продать  достаточно
пакетиков, чтобы  хватило  на  следующую четверть  унции,  и  я  никогда  не
укладывался больше, чем в несколько долларов сверху.  Так что я брал от Ника
любые деньги и не задавал никаких вопросов.

        x x x

     Как уже говорилось выше, мы торговали с Биллом Гейнзом, который шуровал
по этим  делам в верхней части города.  Закончив в  Виллидже, я встречался с
ним в кафетерии  на  Восьмой Авеню.  В  его  обойме было  несколько  хороших
покупателей. Иззи, повар на буксирном судне в Нью-Йоркской гавани, наверное,
самый  лучший.  Он  входил  в  компанию  Сто  третьей улицы, отбыл  срок  за
торговлю, и был известен как настоящий кремень, имевший к тому же постоянный
заработок. Образцовый клиент.
     Иногда вместе с Иззи появлялся его кореш Голди, который  работал на той
же посудине  -  худой  парень с  орлиным носом, предельно собранным  лицом и
родинками на  каждой скуле.  Среди остальных дружков Иззи  выделялся  бывший
десантник по  имени Мэтти  - мощного  сложения,  красивый  молодой человек с
безжалостным лицом,  безо  всяких внешних  признаков наркомана.  Кроме того,
Билл  обслуживал еще  и  двух  блядей.  Шлюхи,  обычно,  публика ненадежная.
Легавых тянет к ним магнитом, да к  тому же большинство из них раскалывается
как не хуя  делать. Билл, впрочем, уверял, что  именно с  этими шлюхами дело
обстоит в полном порядке.
     Среди  наших покупателей был  и  Старый Барт.  Каждый день  он брал  по
несколько  пакетиков на  комиссию. Его клиентов я не  знал, да  и не забивал
себе этим голову,  зная, что  Барту вполне можно доверять.  Если бы ему шили
дело,  единственное,  на  что  могли  рассчитывать  агенты  - это  признание
собственной вины. Да  и  какой смысл рассуждать - человек тридцать лет сидел
на джанке и прекрасно знал, чем занимается.
     Когда я пришел  в кафетерий, где забивалась стрелка, они уже сидели там
за  столиком  -  Билл, чью хрупкую фигуру облегало очередное чужое  пальто и
Старый Барт, выглядевший как  заурядный неприметный оборванец,  с задумчивым
видом макавший пончик в кофе. Билл сообщил мне, что успел разобраться с Иззи
и на  сегодня можно  уже сворачиваться. Я  выдал Барту  десять  пакетиков на
продажу и,  взяв  такси, отправился  вместе с  Биллом ко мне.  Вмазавшись по
приезде,  пересчитали дневную  выручку,  отложив  в  сторону 90 долларов  на
следующую четверть унции.
     После  укола на  лице  Билла проступал легкий румянец, и  он становился
необычайно жеманным, даже кокетливым. Зрелище, доложу  вам, самое отвратное.
Помню, однажды  он  рассказал мне про  педрилу, который  до него  домогался,
предлагая за сеанс аж двадцать долларов. Билл отказал, холодно заметив:  "За
такие  деньги  ты  и  хорошую блядь  снимешь,  не то,  что меня.  Глядишь, и
удовлетворишься".  Изложив это,  он ощупал свои  костлявые бедра и пропищал:
"Да, видел бы ты меня в неглиже. Я такая милашка..."
     Одна из  наиболее противных фишек Билла  заключалась  в наиподробнейшем
отчете о состоянии своего желудка.
     - Так иногда хреново, - говорил он,  - что суешь два пальца поглубже  и
блюешь до желчи. Блюешь, как детей рожаешь. Просто нестерпимая боль.
     - Послушай,- прерывал  я его излияния, - этот  поставщик продолжает нас
наебывать. Разбодяжив вчера последнюю  партию, я  получил только восемьдесят
пакетиков.
     -  Да ладно,  не  слишком-то губу раскатывай.  А вот,  если бы я сейчас
пошел в больницу и  мне там сделали хорошую клизму! Да ведь, гады, ничего не
сделают,  пока  не  пройдешь  полное  обследование...Чего  я,   по  понятным
причинам, сделать  не смогу.  А  продержат там, по меньшей  мере,  сутки.  Я
говорил им: "Вы  же вроде считаетесь больницей. Ну  и  вот, я пришел  к вам,
больной, помогите, в конце концов. Почему  бы просто, без лишних разговоров,
не вызвать санитара и не вставить мне...
     И   тут   его   понесло...Когда   люди   начинают   пиздить   о   своих
желудочнокишечных заворотах  и  наворотах, они  столь  же маловосприимчивы и
неумолимы, как и те процессы, которые они описывают.

        x x x

     В  течение нескольких  недель  ничего не менялось. Постепенно,  один за
другим, на меня стали выходить знакомые Ника. Посредничество Ника, его право
первой пробы с пакетика, всех их достало. Что  за выводок! Нищие, педерасты,
мелкое   жулье,  стукачи,  бродяги,  нерасположенные  работать,  неспособные
воровать, почти всегда безденежные, вечно вымаливающие в кредит. И  во  всей
этой кодле не найдется ни одного человека, который не спасует и не распустит
язык,  если в  один  прекрасный день  некто расквасит  ему губу и  вкрадчиво
пронизывающе спросит: "Где ты это достал?"
     Худшим  из худших  в  этой клоаке был  Джин Дули,  маленький  сухопарый
ирландец с  манерами гибрида между  педиком  и  сутенером.  Стукач  до мозга
костей. Вероятно он всю жизнь копался в грязном человеческом белье в поисках
компромата, ставя  затем  в  известность  представителей  закона - его  руки
всегда  были  в  дерьме: Это  он торопливо пробирался сквозь  толпу  в штабы
"Черных и Коричневых"  (Black and Tans) во время ирландских волнений, одетый
в грязную серую тогу, закладывал христиан, давал информацию  Гестапо и  ГПУ,
сидя в  кафетерии докладывал нарко-агенту. И  все время  перед  тобой одно и
тоже  вытянутое крысиное  личико,  потрепанная,  вышедшая  из  моды  одежда,
дрожащий, пронзительный голос.
     Из всего, что было  связано  с ним,  самым  невыносимым был  его голос.
Пробирало  аж  до  корней волос. Именно этот голос впервые известил  меня  о
факте  существования  его владельца. Не  успел  Ник  переступить порог  моей
комнаты, как затрещал зуммер и меня позвали в холл к телефону.
     - Меня зовут  Джин Дули, - представился голос. - Я жду Ника, и жду  уже
очень давно.
     На  "очень  давно"  тембр  его  голоса  подскочил  вверх,  сбившись  на
пронзительный, раздражающий скулеж.
     - Да,  он сейчас здесь,- сказал я,-  думаю, ждать  тебе осталось совсем
недолго,- и повесил трубку.
     На следующий день Дули позвонил снова.
     -  Слушай, я тут оказался поблизости. Не возражаешь, если зайду? Лучше,
чтоб я пересекся с тобой без свидетелей.
     Он бросил трубку, прежде  чем  я  успел  что-либо  произнести и, спустя
десять минут, стоял в дверях.
     Когда  впервые  встречаются  два  прежде  незнакомых  человека,  сперва
происходит   изучение   друг   друга   на  интуитивном   уровне   чувств   и
отождествления. С Дули же оказался невозможен любой вариант такого контакта.
Он был средоточием враждебной, навязчивой силы. Ты чувствовал, как он влезал
в твое  нутро,  выискивая, чем там можно поживиться. Я  попятился от  двери,
пытаясь избежать  рукопожат