о безмерно раздражавший, черный силуэт, врывавшийся внутрь, как
только я собирался вмазаться или отправиться с мальчиком в постель.
     Бармен быстро  перехватил  мою руку  и стал  выкручивать  в сторону  от
полицейского. Легавый  спокойно  вытащил  свой старый автоматический,  сорок
пятого   калибра,   и   решительно   направил   на   меня.   Сквозь   тонкую
хлопчатобумажную рубашку я почувствовал холод ствола. Его превосходство было
на  лицо.  Он  стоял  передо  мной с  чувством выполненного долга. Я ослабил
хватку на пистолете и дал бармену спокойно его забрать. В знак капитуляции и
примирения поднял руки вверх.
     - Ну хорошо, хорошо, - проговорил я, и добавил, - bueno.
     Коп   убрал  свой  сорок  пятый.  Бармен  же,  привалившись  к  стойке,
внимательно рассматривал пистолет. Рядом, не издавая ни звука, стоял человек
в сером костюме.
     - Esta cargado (он заряжен), - многозначительно заметил бармен, глаз не
сводя с пушки.
     Я  было   собрался  сказать:   "Ну  да,  какой   прок  в   незаряженном
пистолете?",- но промолчал. Эта  сцена  показалась мне настолько нереальной,
скучной и  бесмысленной, словно я через  силу заставил себя влезть  в  чужой
сон; актерская пьяная отсебятина, испортившая замысел режиссера.
     И так же я был нереален для остальных - чужак  из другой страны. Бармен
смотрел на  меня как на  диковинку.  Слегка  пожал  плечами в  презрительном
недоумении и  сунул  пистолет  за  пояс. В  этом помещении не  было  флюидов
ненависти. Может, конечно, они меня и ненавидели, если бы знали получше.
     Коп крепко схватил меня за руку и сказал:
     - Vamonos, gringo.
     Вместе  с  ним я  вышел  на  улицу.  Почувствовав  резкую  слабость,  с
неимоверным  трудом передвигал  ноги.  Один  раз  оступился, но  полицейский
удержал меня. Я пытался довести до его сведения, что  так как у меня  нет  с
собой  денег, то  придется одолжить  их у "de amigos".  В  моих  мозгах  был
конкретный  ступор.  Я  мешал  английский  с испанским,  но  слово  "занять"
бесследно  исчезло  в  одном  из  самых  дальних   закоулков   моего  мозга,
отрезанного  от  жизни  механическим  барьером  алкогольной  заморозки.  Коп
удивленно поднял  голову. Я было сделал еще одну попытку преобразовать  свое
филологическое построение, но тут мой визави внезапно остановился.
     - Andale, gringo, - сказал он, слабо толкнув меня в плечо.
     Затем постоял с минуту, наблюдая,  как я,  пошатываясь,  бреду вниз  по
улице. Я помахал ему рукой на прощание. Коп не отреагировал, и повернувшись,
зашагал в обратном направлении.
     У меня осталось одно песо.  Зайдя в одну закусочную,  заказал пиво.  Ни
кружки, ни бутылки за песо не давали. Я  отправился общаться в дальний  угол
бара,  где  стояла  группа молодых мексиканцев.  Один из них  показал значок
секретной службы. Наверное фальшивка, решил я. Липовый фараон сидит в каждом
мексиканском баре.  Неожиданно понял, что пью текилу. Последнее воспоминание
этой ночи - едкий вкус лимона, который я выжимал в стакан с текилой.
     На  следующее утро я проснулся в незнакомом  месте. Огляделся.  Дешевая
пятипесовая  ночлежка.  Платяной шкаф, кресло, стол. Снаружи, за задернутыми
занавесками, сновали какие-то  люди. Полуподвальное  помещение.  Часть  моей
одежды валялась на стуле. Куртка с рубашкой лежали на столе.
     Свесив  ноги  с  кровати,  присел,  пытаясь  припомнить,  что  со  мной
случилось после последнего стакана текилы. Полный пробел в  памяти.  Тогда я
встал и принялся осматривать свое барахло. "Авторучка  накрылась...Почему-то
потекла... но это с каждой так... перочиный нож пропал...все остальное вроде
цело..." Стал одеваться. С похмела меня просто трясло. "Срочно надо пивка...
может удасться застать сейчас дома Роллинза".
     Идти пришлось очень  долго. Роллинза, выгуливавшего своего  норвежского
элк-хаунда,  встретил напротив  его дома.  Моего возраста,  крепко сложенный
мужик с сильными и привлекательными чертами лица, жесткими черными волосами,
с проседью  на  висках.  На нем  была дорогая  спортивная куртка,  слаксы  и
замшевый пиджак. Но главное, мы знали друг друга лет тридцать.
     Выслушав мой отчет  о  событиях  прошедшей ночи,  Роллинз словно с цепи
сорвался.
     -  Ты  дождешься, что  в скором времени  тебе за  эти пистолеты вышибут
мозги. Какого черта ты их с собой таскаешь? Ты даже не сможешь вспомнить, во
что стрелял. Уже  дважды здесь палил  по деревьям,  якобы по  повстанцам.  А
вчера ты рванул прямо под колеса автомобиля. Я оттащил тебя, а  ты  принялся
мне  угрожать. Пришлось тебя бросить, чтобы ты попробовал  сам  добраться до
дома, хотя я не  представляю, как в таком состоянии можно это сделать. А то,
что ты потом вытворял. Да всех просто достало. Бывают ситуевины, при которых
и духу  моего не будет поблизости, да и никто  не  захочет оказаться рядом с
вооруженным дренчом.
     - Ты прав на все сто.
     - То-то. Ладно, я  сделаю для тебя  все, что  в  моих  силах. Но первым
делом  ты  должен  развязаться  со  спиртным и  кардинально  поправить  свое
здоровье. Ты  ужасно выглядишь. А потом  поднапрягись  на  денежном  фронте.
Кстати о них родимых, ты, я полагаю, как всегда на нуле.
     Роллинз вытащил свой бумажник:
     - Здесь пятьдесят песо. Лучшая услуга, которую могу оказать другу.
     На  эти  пятьдесят  песо  я  напился вдребадан.  И спустив все к девяти
вечера, вернулся в свою  квартиру. Завалившись на кровать, попытался уснуть.
Когда закрыл  глаза, то увидел перед собой азиатское  лицо,  чьи губы и  нос
были раз®едены  какой-то болезнью. Болезнь распостранялась дальше, превратив
его  в  амебоидную  массу, на поверхности которой плавали  глаза - померкшие
глаза ракообразного. Медленно, вокруг  глаз наросла новая физиономия.  Вихрь
изуродованных лиц и иероглифов несло к тому последнему месту, где обрываются
дороги  людских  жизней,  где  человеческая  порода  не  в  состоянии  более
сдерживать ракообразный ужас, выросший в ней до предела.
     Я  с любопытством наблюдал. А остаткам сознательного эго подумалось: "У
меня начались кошмары".
     Проснулся с резко нахлынувшей волной  страха.  Не  в силах подняться, с
бешено  стучащим   сердцем,  я  пытался   понять,  что  меня  так  напугало.
Показалось,  что  расслышал внизу слабый шум. "Кто-то проник в дом",- громко
сказал я и внезапно решил, что это именно так.
     На последнем дыхании добрался до клозета и взял там свой карабин 30-30.
Руки тряслись;  я едва  смог  зарядить  винтовку.  Прежде  чем  мне  удалось
вставить  два  в  магазин,  несколько  патронов  я  обронил   на  пол.  Ноги
подкашивались... Спустившись вниз, я  лихорадочно врубил весь свет.  Никого.
Ничего.
     У меня началась белая  горячка,  а  в довершении ко  всему,  осталась и
джанковая ломка! "Сколько же она может продолжаться после последнего укола?"
- спрашивал я себя. И не мог вспомнить. В поисках джанка принялся обшаривать
всю квартиру. Незадолго до этого я заныкал кусок опия в щели пола в одном из
углов  комнаты.  Он  с  концами  завалился  под половицы.  Несколько  раз  я
безуспешно пытался вытащить его обратно.
     "Ну  сейчас я  тебя достану",  - неумолимо приговаривал я.  Трясущимися
руками  сорвал  с  вешалки  крючок  и  снова взялся за дело.  К носу стекали
щекочущие струйки  пота. О зазубренные края  щели ободрал и занозил себе все
пальцы. "По-хорошему  не достану, придется по-плохому", - упрямо сказал я  и
отправился за пилой.
     Ее  я так и не нашел. В нарастающем  неистовстве я метался из комнаты в
комнату, разбрасывая  вещи  и  вытряхивая  все  из ящиков на  пол.  Рыдая от
ярости, я попытался отодрать  половицы руками. В конце концов, все бросил  и
тяжело дыша остался лежать на полу. Слезы бессилия текли по моему лицу.
     Тут  я вспомнил, что  в аптечке  должен  оставаться дионин. Поднявшись,
пошел искать. Всего одна таблетка. После готовки раствор  оказался молочного
цвета, так  что  я побоялся трескать его в  вену. Неожиданно, непроизвольным
движением, сковырнул иглу и все потекло по коже. А я сидел и тупо смотрел на
свою руку.
     В итоге, мне  удалось немного поспать, но на следующее утро я проснулся
в жутком алкогольном отходняке. Джанковая ломка,  приостановленная  кусковым
опием и  кодеином, замороженная неделями постоянного пьянства, возобновилось
во всей красе. "Срочно надо принять немного кодеина", - подумал я.
     Пошарил по  карманам. Полный аут.  Ни  сигареты,  ни сентаво.  Зайдя  в
гостинную, растянулся на диване. Рядом стоял стул. Машинально провел по нему
рукой. Расческа, кусок  мыла,  сломанный карандаш, пять  и  десять  сентаво.
Почувствовав тошнотворный приступ боли, вытянул руку. Из глубокого пореза на
пальце  текла  кровь.  Судя по  всему  из-за  бритвенного  лезвия.  Разорвав
полотенце,  я  наскоро  его  замотал.  Просачиваясь  сквозь  повязку,  кровь
крупными  каплями  падала на пол. Вернулся в постель. Я не мог спать, не мог
читать. Я лежал и стоически глядел в потолок.
     Между  дверью  и  ванной комнатой  кто-то чиркнул  спичкой. Я присел на
кровати,  мое  сердце заколотилось.  "Старый  Айк,  пушер,  ты!"  Айк всегда
незаметно прокрадывался в мою квартиру, проявляя себя на уровне полтергейста
- что-то сразу роняя, или с грохотом налетая на стены. Точно, фигура Старины
Айка всплыла в дверном проеме.
     - Ну как ты здесь? - спросил он.
     - Хреново. У меня белая. Надо уколоться.
     Айк  понимающе  кивнул: "Да-а...Эмми  против  горячки  - то, что нужно.
Помню однажды в Миннеаполисе..."
     - К черту Миннеаполис. У тебя есть что-нибудь?
     - Конечно есть, но не с собой. Могу принести минут через двадцать.
     И он присел, полистывая журнальчик. Вдруг поднял глаза:
     - Что, в натуре? Тебе захотелось принять?
     - Да.
     - Тогда я мигом.
     И Айк исчез на два часа.
     -  Пришлось ждать, пока чувак в отеле вернется после завтрака и откроет
сейф. Я теперь продукт храню только там, чтобы никто меня не кинул. А тем, в
отеле, сказал, что это золотой песок, который я заработал...
     - Ну, ты принес?
     - Принес, разумеется. А где твоя техника?
     - В ванной.
     Айк притащил оттуда технику и стал готовить укол. Трещал неумолкая.
     -  Ты  пьешь и становишься ненормальным.  До чертиков обидно,  когда ты
слезаешь с этой фигни и переходишь на полную хуйню. Я стольких знаю, которые
слезли. Многие просто не смогли  мутить с Люпитой. Шутка ли, пятнадцать песо
за  пакетик и надо три, чтобы  держало. Ну и  прямо  не отходя от  кассы они
начинают жутко пить, и протягивают не больше двух-трех лет.
     - Давай, вмазывай быстрее.
     - Ага, сейчас. Игла забилась.
     В  поисках конского  волоса  для чистки иглы Айк  начал  ощупывать край
пиджака. И продолжал трепаться.
     - Помню, возвращались мы на лодке  с  Мэри-Айленд. Полковник, пьяный  в
стельку, свалился в воду и едва не потонул со своими  двумя револьверами. До
хуя ушло времени, чтобы втащить его тушу обратно.
     Айк пошел кипятить иглу.
     -  Ну  вот,  теперь чистая. Тут  я видел  одного  парня, который раньше
вертелся в  тусовке, завязанной с Люпитой. Кликуха "Эль Сомбреро", по евоной
мотне. Хватает с  кого-нибудь шляпу и дает деру. Околачивается на трамвайной
остановки,  а  когда тот  отправляется, прыгает на подножку, сдирает шляпу и
фьюить - ищи ветра в поле. Видел бы ты  его сейчас. Ноги распухли, в язвах и
грязи... Упаси господи! Да его люди теперь обходят за милю как...
     Айк застыл с пипеткой в одной руке и иглой в другой.
     - Как насчет укола?- повторил я.
     - О'кей. Сколько колоть? Пяти кубов хватит? Лучше ограничиться пятью.
     Приход  растянулся  надолго.  Сначала зацепило слабовато.  А  затем  по
нарастающей... Я  лег  обратно на  кровать,  и разнежился, словно  в  теплой
ванне.

        x x x

     Продолжал  бухать. Спустя несколько дней, после упорного восьмичасового
текильного возлияния, я напился  до столбняка. Домой меня доставил кто-то из
моих друзей. На следующее утро  был худший опохмел  за всю мою жизнь. Каждые
десять минут  я блевал как заводная игрушка, пока  не исторг из себя зеленую
желчь.
     В тот момент возник Старый Айк:
     - Тебе надо завязывать с пьянством, Билл. Ты слетаешь с катушек.
     Мне никогда не было  так хреново.  Рвота сводила мое тело в  судорогах.
Когда  я начал выблевывать  порцию желчи, Айк  приподнял меня  над унитазом.
Затем,  крепко сжимая меня подмышками, помог добраться до постели. Блевать я
перестал в пять часов вечера и смог  опорожнить бутылку виноградного сока со
стаканом молока.
     - По-моему, здесь воняет мочой, - заметил я. - Должно быть одна из этих
сраных кошек нассала под кровать.
     Айк стал принюхиваться:
     - Да нет, под кроватью вроде ничего.
     Потом он придвинулся ближе к изголовью, где я возлежал на подушках:
     - Билл, это от тебя несет мочой.
     - А-а?
     С  нарастающим ужасом, словно обнаружил  проказу, я принялся  тщательно
обнюхивать свои руки.
     -  О Боже! -  воскликнул я, а в  животе похолодело  от страха.-  У меня
уремическое отравление! Айк, дружище, скорей беги за коновалом.
     - О'кей, Билл, притащу одного прямо сейчас.
     - И только не приходи с одной из этих пятипесовых рецептовых задниц!
     - О'кей, Билл.
     Завалившись обратно  на подушки,  пытался сдержать обуявший меня страх.
Об  уремии я толком ничего не знал. Слышал об одной своей дальней знакомой в
Техасе, которая от этого померла, выдувая в сутки, в течение двух недель, по
ящику  пива  в день. Мне об этом  рассказывал  Роллинз: "Вся распухла,  тело
пошло  черными пятнами,  начались судороги  и она померла. А весь дом пропах
мочой!"
     Расслабившись, я мысленно пытался  врубиться в процессы, охватившие мои
внутренности,  чтобы  понять,  в  чем,  собственно,  дело. Я  не  чувствовал
приближения смерти  или проявления симптомов серьезной болезни. Я чувствовал
себя  усталым, помятым,  вялым, но не более того.  Так  и лежал с  закрытыми
глазами в затемненной комнате.
     Вошедший вместе с доктором Старый Айк включил свет. Врач - китаец, один
из выписчиков Айка. Он  сказал, что  с того  момента, как я смог  мочиться и
прошла головная боль, нет никаких признаков уремии.
     - Как же я мог так провонять?
     Доктор пожал плечами. Тут вмешался Айк:
     - Он говорит, что ничего серьезного. Говорит, тебе надо прекратить пить
и чем так  загибаться, лучше вернуться  на прежние  позиции. Доктор согласно
кивнул. Мгновение спустя я услышал, как Айк раскручивает в коридоре коновала
на рецепт морфия.
     - Айк, я  не думаю, что этот узкоглазый просекает фишку. Хочу, чтобы ты
сделал следующее. Зайди к  моему другу Роллинзу - сейчас я напишу его адрес,
и попроси  прислать для меня  хорошего  врача. Он должен знать, у него  жена
недавно болела.
     - Ладно,  хорошо, -  отозвался Айк. -  Но  по-моему, ты просто  теряешь
деньги. Этот доктор вполне компетентен.
     - Да-а, для выписки у него вполне компетентная клешня.
     Айк рассмеялся и развел руками:
     - Как хочешь.
     Через  час он  вернулся вместе с  Роллинзом и другим  врачом. Когда они
вошли  в  квартиру,  последний, поводя носом,  усмехнулся  и повернувшись  к
Роллинзу,   многозначительно   кивнул.   Круглая,   ухмыляющаяся   азиатская
физиономия. Врач провел быстрый осмотр,  спросил, могу ли я мочиться. Затем,
обратившись к Айку, поинтересовался, случались ли со мной припадки.
     Айк сообщил мне:
     - Он спрашивает, ты  всегда такой ненормальный. А  я  ему говорю,  нет,
только ты иногда с котами забавляешься.
     Роллинз, подбирая каждое слово, сказал на ломаном испанском:
     - Esto senor  huele  muy malo and quirre  saber por  que.( Этот человек
плохо пахнет, и он хочет знать, почему).
     Врач  об®яснил, что это была уремия  в начальной  стадии, но  на данном
этапе, опасность  миновала.  Поднял пустую  бутылку из-под текилы. "Еще одна
такая и вы труп".
     Убрав  свои  инструменты,  он  выписал рецепт  на антацидные препараты,
которые я должен принимать каждые несколько часов, пожал руки мне  и Айку, и
свалил.
     На следующий день меня пробрало на еду, и я стал пожирать все сьестное,
которое  только  попадалось  на  глаза.  Три   дня  провалялся   в  постели.
Метаболическая  структура  алкоголизма приостановила свое действие. Когда  я
снова  стал  пить,  то  пил  умеренно,  и  никогда  до  позднего  вечера.  И
воздерживался от джанка.

        x x x

     В то время, курсанты Джи Ай облюбовали для своих сборищ два бара - днем
-  "Лола", а  вечером - "На корабле!".  Хотя назвать "Лолу"  баром, в полном
смысле этого слова, язык не повернется. Маленькая  закусочная с ограниченным
ассортиментом  -  пивом  и  газировкой. Прямо  на  входе,  слева  от  двери,
прилавок, набитый пивом, содовой и льдом.  С  одной стороны - длинная стойка
почти  во  всю  стену, вплоть до  патефон-автомата, с  высокими  стульями на
металлических ножках, желтым  глянцевым  покрытием.  Напротив,  вдоль стены,
были поставлены столики. Ножки стульев давно уже  лишились  своих  резиновых
оснований, и когда прислуга сдвигала их, подметая, они ужасающе пронзительно
скрипели. Сзади прилавка находилась кухня, где неопрятный повар жарил всякую
жратву исключительно с прогорклым  салом. В  "Лоле"  не было ни прошлого, ни
будущего. Это место напоминало зал ожидания.
     Я сидел в "Лоле" и читал газеты. Спустя некоторое время, оторвавшись от
чтива, посмотрел по  сторонам. За соседним столиком кто-то оживленно говорил
о применении  лоботомии:"Они кастрируют  нервную систему".  За  другим, двое
молодых парней пытались  развести  каких-то мексиканочек. "Mi amigo es  muy,
muy..."  И один из парней запнулся,  подыскивая слово. Девицы захихикали. До
охренения скучные разговоры, словесная игра в кости на жестких металлических
стульях,  дезинтегрированные  в  космическом  умопомешательстве человеческие
совокупности,  беспорядочный  и  бесмысленный  поток  новостей  в  умирающей
вселенной.
     Уже  два  месяца я был вне джанка. Когда с ним завязываешь, все кажется
безжизненным,  лишь в памяти сохранился ритм вмазочного  конвейра, застывший
ужас перед джанком, и твоя жизнь, втекающая в вену, три раза в день.
     С соседнего столика  взял  подборку  комиксов  двухдневной  свежести...
Положил обратно. Нечего делать. Некуда пойти. Моя жена была  в Акапулько. По
дороге домой, за квартал, заметил впереди спину Старого Айка.
     Некоторых людей вычисляешь на предельном от  себя расстоянии, тогда как
в личности других не  уверен, пока  не приблизишься вплотную.  В большинстве
своем,  джанки   четко  выделяются   в  фокусе  глазного  об®ектива.  Прошло
достаточно  времени, чтобы  при виде  Старого Айка  у  меня от  удовольствия
забурлила  кровь в  жилах.  Когда ты на  джанке, пушер  -  как  любимая  для
влюбленного.  С  нетерпением  ждешь  его особых  шагов в коридоре, условного
стука,  пристально  разглядываешь  мелькающие перед тобой  лица на городских
улицах.  Мысленно  обсасываешь каждую деталь его появления, как будто он уже
наяву  стоит  в дверях и толкает старую  пушерскую наебку:  "Извини за такой
облом, но  я  просто  не  смог  затариться". А затем,  смакуя ощущение  силы
личного выбора, воли  дать  или отказать, наблюдает, как на лице собеседника
отражается  мучительная игра надежд  и сомнений. Пэт в  Новом Орлеане всегда
следовал этой мотне. Как и Билл Гейнз в Нью-Йорке. Старый Айк мог  клясться,
что у ничего нет, а затем сунуть пакетик в мой карман и сказать: "Смотри-ка,
а ты все время его с собой таскал".
     Но сейчас я был вне джанка. Хотя  по-прежнему, редкий укол морфия перед
сном  мог быть весьма приятен,  а еще лучше - спидбол ("качели"), наполовину
морфий, наполовину кокаин. Айка я застал врасплох у  входа  в свою квартиру.
Хлопнул  его по плечу, и он обернулся, его  беззубая, старушечья,  джанковая
физиономия расплылась при виде меня в улыбке.
     - Привет, - сказал он.
     - Старый, целу