Сергей Лукьяненко. Неделя неудач



        От автора

     Если  честно  --  то  все  мы  начинали  именно  с  этого.
Продолжали, дописывали (в уме,  или  на  бумаге)  свои  любимые
книги, воскрешали погибших героев и окончательно разбирались со
злом. Порой спорили с авторами -- очень-очень тихо.

     А  как  же иначе -- литература не футбол, на чужом поле не
поиграешь.

     Где-то   в  глубинах  письменных  столов,  в  компьютерных
архивах,  просто  в  уголке  сознания,  у   каждого   писателя,
наверное,  спят  вещи,  которые  не  будут  изданы.  Потому что
писались они для себя, как дань  уважения  авторам,  любимым  с
детства. Нет в этом большой беды для читателей -- подражание не
может стать  лучше  оригинала.  И  всем  нам  хочется  быть  не
"последователями   Стругацких"   или  "русскими  Гаррисонами  и
Хайнлайнами", а самими собой.

Но как здорово, что дана была эта возможность -- пройти по
НИИЧАВО, увидеть Золотой Шар, побывать в Арканаре! Андрей
Чертков, придумавший и осуществивший эту идею, Борис Стругацкий,
разрешивший воплотить ее в жизнь, подарили нам удивительное право
-- говорить за чужих героев. Хотя какие они чужие -- Быков, Румата,
Привалов... Они давным-давно с нами, без них мы были бы совсем
другими.

И всегда хотелось встретиться с ними еще раз.

Я выбрал продолжение "Понедельника" даже не потому, что он
наиболее любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые
дороги мне ничуть не менее. Просто для меня это была наиболее
сложная тема. Писать "продолжение" книги, наполненной духом
шестидесятых годов, светом и смехом давно ушедших надежд.
Рискнуть. Но это -- уже совсем другая история.



Сергей Лукьяненко

Алма-Ата, февраль 1996 г.




        История первая. "Колесо Фортуны"



И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими
странными героями...

Н.В.Гоголь.



        Глава первая



...судя по всему, мое житье-бытье час от часа становилось все
нестерпимее...

Г.Я.К.Гриммельсгаузен, "Симплициссимус"



Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот самый
момент, когда "Алдан" в очередной раз завис. В последнее
время, после одушевления, работать с машиной стало совсем трудно.
Я со вздохом щелкнул "волшебным рубильником" --
выключателем питания, и подошел к телефону.

"Алдан" за моей спиной недовольно загудел и выплюнул из
считывающего устройства стопку перфокарт.

-- Не хулигань, на всю ночь обесточу, -- пригрозил я. И, прежде чем
взять трубку, опасливо покосился на эбонитовую трубку телефона,
где тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава богу,
вторая справа была нажата, и это означало, что мой новенький
телефон принимает звонки только от начальства -- от А-Януса и
У-Януса, до Саваофа Бааловича.

Впрочем, зачем гадать?

-- Привалов слушает, -- поднимая трубку сказал я. Очень хорошим
голосом, серьезным, уверенным, и в то же время усталым.
Сотрудника, отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на
подшефную овощную базу, или потребовать сдачи квартального отчета
об экономии электроэнергии, перфокарт и писчей бумаги...

-- Что ты бормочешь, Сашка! -- заорали мне в ухо так сильно, что на
мгновение я оглох. -...рнеев говорит. Слышишь?

-- А... ага... -- выдавил я, отставляя трубку на расстояние
вытянутой руки. -- Ты где? У Ж-жиана?

-- В машинном зале! -- еще сильнее гаркнул из трубки грубиян
Корнеев. -- Уши мой!

На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины
губы.

-- Дуй ко мне! -- продолжил разговор Корнеев.

В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на "Алдан"
-- машина перезагрузилась, и сейчас тестировала системы. Работать
хотелось неимоверно. Что это Корнеев делает в машинном? И как
сумел дозвониться? Я скосил глаза на телефон, потом, по наитию,
на провод.

Телефон был выключен из розетки. Сам ведь его выключил утром,
чтобы не мешали писать программу.

-- Ну, Корнеев, ну, зараза... -- с возмущением сказал я. -- Дуй в
машинный...

Я с мстительным удовольствием подул в микрофон.

-- Привалов! Как человека прошу! -- ответила мне трубка.

-- Иду-иду, -- печально сказал я, и отошел к "Алдану". К
Витькиным выходкам я привык давно, но почему он так упрямо
считает свою работу важной, а мою -- ерундой?

На мониторе "Алдана" тем временем мелькали зеленые
строчки:

"Триггеры... норма.

Реле... норма.

Лампы электронные... норма.

Микросхема... норма.

Бессмертная душа... порядок!

Проверка печатающего устройства..."

Печатающим устройством "Алдану" служила электрическая
пишущая машинка, с виду обычная, но снабженная виртуальным
набором литер. Благодаря этой маленькой модернизации она могла
печатать на семидесяти девяти языках шестнадцатью цветами, а
также рисовать графики и бланки требований на красящую ленту.
Сейчас машинка тарахтела, отбивая на бумаге буквы -- от
"А" до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она
выдала "Сашка, будь челове...", после чего замерла с
приподнятой литерой "К".

"Алдан" снова завис.

Обесточив машину я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в
"Алдан" залез! "Будь чело..."

Я остановился, как громом пораженный. Если уж грубиян Корнеев
просит помочь -- значит дело серьезное! Мысленно приказав
кнопке вызова лифта нажаться, я бросился по коридору...

Молоденького домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я
не заметил до самого момента спотыкания. Отдраенный паркет
метнулся мне навстречу, я отчаянно попытался левитировать, но в
спешке перепутал направление полета. Когда я наконец-то пришел в
себя, на лбу имелся прообраз будущей шишки, а заклинание
левитации упрямо прижимало меня к полу, пытаясь доставить к
центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице, так бы скорее
всего и получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы, и
стены, и потолки были заговорены опытными магами, и моим
дилетанским попыткам не поддавались. Я перекрестился, что
отменяло действие заклинания, сел на корточки и потер лоб.

Домовой, забившийся поначалу в угол, осмелел и подошел поближе.
Длинные, не по росту, хлопчатобумажные штаны унылого
буро-зеленого цвета волочились за ним по полу. Широкий ремень из
кожзаменителя с®ехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна
болталась на ниточке.

-- Жив? -- шмыгая носом и утираясь рукавом спросил домовой.

-- Жив, -- машинально ответил я, не обращая внимания на
панибратский тон домового. А тот добродушно улыбнулся и добавил:

-- Дубль...

-- Какой дубль? -- уже опомнившись спросил я. Происходящее
становилось интересным. Домовые слыли существами робкими,
забитыми, в разговоры вступали неохотно. Только самые старые и
смелые из них, вроде тех, что прислуживали Кристобалю Хозевичу,
были способны иногда на осмысленную, но крайне уклончивую беседу.

Домовой внимательно осмотрел меня и сказал:

-- Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научился,
все-таки...

Я ошалел. Домовой принял меня за моего собственного дубля! Позор!
Неужели я становлюсь похожим на дублеподобных сотрудников?

-- Ты так по коридорам не носись, -- поучал меня тем временем
дубль. -- Привалов... он того, неопытный. Сквозь стены видит
плохо, можно при нем побежать, чтобы он убедился -- стараешься, и
обратно когда идешь ходу ускорить... Тихо!

Мимо нас прошел бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин.
Был он в потертых на коленках джинсах-невидимках, в настоящий
момент включенных на половинную мощность. Магнус Федорович от
этого выглядел туманным и полупрозрачным, как человек-невидимка ,
попавший под дождь. На нас с домовым он даже не посмотрел. Тоже
принял меня за дубля? Почему? И лишь когда Редькин скрылся в
дверях лифта -- мной, между прочим, вызванного, я понял. Ни один
сотрудник института не споткнется о зазевавшегося домового. На
это способен лишь дубль... В душе у меня слегка просветлело. Для
полной гарантии я поковырял пальцем в ухе, но следов шерсти не
обнаружил. Надо было вставать и бежать к Корнееву.

-- Все путем, -- неожиданно сказал домовой. -- Он не заметил, что мы
разговаривали. Ладно, ты беги, а то и Привалов забеспокоится.
Если что, заходи в пятую казарму, спроси Кешу. Знаешь, где
казармы? За кабинетом Камноедова. Бывай...

Домовой сунул мне теплую волосатую ладонь и исчез в щели между
паркетинами. А я, глядя под ноги, побрел к лифту.

На этот раз на кнопку пришлось давить минут пять, прежде чем лифт
соизволил остановиться. Я юркнул в двери и с облегчением отправил
лифт вниз.

Третий этаж лифт проскочил без заминки. А между вторым и первым
застрял. И зачем я поехал на нем, есть же нормальная черная
лестница... Со вздохом оглядевшись -- если кто-то рядом и был, то
очень хорошо замаскированный, я нарушил второе правило
пользования лифтом и вышел сквозь стену.

На первом этаже было хорошо. Пронзительно пахло зелеными яблоками
и хвойными лесами, что, почему-то, вызывало в памяти популярные
болгарские шампуни. Мимо пробежала хорошенькая девушка, мимоходом
улыбнувшаяся мне. Она улыбалась всем, даже кадаврам. Это было ее
специальностью -- она, как и все хорошенькие девушки института,
работала в отделе Линейного Счастья.

Здороваясь по пути со славными ребятами из подотдела конденсации
веселого беззлобного смеха, я пробирался к машинному залу. Путь
был нелегким. Начать с того, что отдел Линейного Счастья занимал
абсолютно весь первый этаж. Места для машинного зала на нем
попросту не оставалось. Но, если вначале спуститься в подвал, а
потом уже подняться на первый этаж, то можно было попасть в
машинный зал, обеспечивающий весь институт энергией. Как это
получалось -- было тайной, такой же непостижимой для меня, как
огромные размеры НИИ ЧАВО, маленького и неприметного снаружи.

Сегодня мне, почему-то, не везло. Я трижды споткнулся, но,
наученный горьким опытом, не упал. Выдержал долгую беседу с
Эдиком Амперяном, которому позарез хотелось поделиться с
кем-нибудь своей удачей -- он добился, с помощью Говоруна,
потрясающих результатов в деле сублимации универсального
гореутолителя. Какую роль сыграл Клоп Говорун в этом процессе я
так и не понял -- уж очень специфические термины использовал Эдик.
Но от его удачи мне стало полегче, словно я и сам надышался
парами гореутолителя. Пообещав Амперяну провести для него расчет
эффективности вне очереди, я сбросил его на проходящего мимо
дубля Ойры-Ойры со строгим приказом: отвести Эдика домой и
уложить в постель, после чего, уже без приключений, добрался до
машинного зала.

У дверей стоял Корнеев. Вид у него был невозмутимый.

-- Витька, что случилось? -- с облегчением поинтересовался я. --
Зачем такая спешка?

-- Привалов, пройди, пожалуйста, внутрь, -- бесцветно сказал
Витька. И я понял, что никакой это не Корнеев, это его дубль,
запрограммированный лишь на одно -- пропустить внутрь меня, и
преграждать дорогу всем остальным. Мне стало страшно. Я отпихнул
дубля, неуклюже взмахнувшего руками, распахнул тяжелую дверь и
влетел в машинный зал.

Витька сидел на Колесе Фортуны, том самом, чье вращение давало
институту электроэнергию. При моем появлении он взглянул на часы
и сообщил:

-- Когда решу помирать, тебя за смертью пошлю. Девять минут шел,
м-магистр.

К Витькиным издевательствам я привык. Проигнорировав
"м-магистра" -- Корнеев прекрасно знал, что я до сих пор
хожу в "учениках чародея", я осмотрелся.

Машинный зал производил странное впечатление. Вначале, из-за
темноты, я заметил лишь Витьку, который светился бледным зеленым
светом -- с опытными чародеями такое случалось при сильном
магическом переутомлении, теперь же передо мной открылась вся
картина.

Между огромными трансформаторами застыли странные темно-серые
статуи, изображающие бесов. Через мгновение я сообразил, что это
и есть бесы -- из обслуживающего персонала. Кто-то, и я был на сто
один процент уверен, что это Витька, наложил на них заклятие
окаменелости. А вдоль Колеса Фортуны, походившего на блестящую
ленту, выходящую из одной стены и входящую в другую, застыли
Витькины дубли -- неподвижные и почти неразличимые. Была в дублях
одна странность -- каждый последующий был немного ниже
предыдущего. Те, которых я еще мог разглядеть, выглядели просто
пятнышками на цементном полу, но у меня появилось страшное
подозрение, что они вовсе не являются крайними в этой дикой
последовательности.

-- Когда я позвонил, тебе везло? -- внезапно поинтересовался
Корнеев.

-- Что? Ну... У меня "Алдан" завис.

-- А после?

-- Что после?

-- После звонка тебе везло или нет, дубина? -- печально и тихо
спросил Корнеев.

-- Нет. Я упал, потом лифт...

Я замолчал. Я все понял. Лишь теперь, наблюдая за Витькой, я
осознал, что он сидит на Колесе, но остается неподвижным.

Колесо Фортуны остановилось!

-- Это я, -- с напускной гордостью сказал Витька.

-- Да? -- с внезапной дрожью в голосе поинтересовался я.

-- Я его остановил, -- зачем-то уточнил Корнеев.

-- Как?

-- Дублей видишь? Я сделал дубля и дал ему приказ -- крепко держать
Колесо Фортуны и производить следующего дубля, уменьшенного в
размерах и с той же базовой функцией.

Схватившись за голову я простонал:

-- Научил я тебя, Корнеев. Базовая функция... Ты может еще на
бумаге эту программу составил?

-- Ага, -- подтвердил Витька. И с людоедской радостью добавил: -- А
вчера у тебя на "Алдане" проверял. Могучая машина.

-- И что вышло?

-- Что число дублей будет бесконечным, а сила торможения ими
Колеса -- бесконечно большой. Вот... Так и вышло. Остановили они
Колесо Фортуны.

...Вскоре мне стала ясна вся картина происходящего. Витьке, для
его грандиозной идеи превращения всей воды на Земле в живую, не
хватало самой малости -- устойчивости процесса. Придуманная им
цепная реакция перехода обычной воды в живую останавливалась от
шума проезжающей машины, чиха Кащея или выпадания града в
соседней области. И тут-то Витьку осенило. Если остановить Колесо
Фортуны в тот момент, когда процесс перехода воды идет хорошо, то
удача останется на его стороне! Вся вода в мире станет живой, для
исцеления ран надо будет лишь облиться из ведра или залезть под
душ, чтобы вылечить ангину -- прополоскать рот. Врачи станут
ненужными, войны потеряют смысл... И Витька придумал гениальную
идею с бесконечным количеством дублей, что будут с бесконечной
силой тормозить Колесо.

План его удался лишь частично. За те секунды, пока Колесо Фортуны
останавливалось, лаборантка в отделе Универсальных Превращений
уронила умклайдет на диван, инвентарный номер 1123. Результаты
были катастрофические. Вода стала превращаться не в живую, и даже
не в мертвую, а в дистиллированную. Ничего страшного в этом не
было, во всяком случае, пока процесс не дошел до морей и океанов.
Но шел он теперь безостановочно, ибо Колесо Фортуны стояло.

В этот самый миг жизнь людей радикально изменилась. У меня, так
же как у Корнеева и еще примерно половины человечества, началась
нескончаемая полоса невезения. У Эдика Амперяна и прочих
счастливчиков началась бесконечная полоса удач.

Бесконечная!

Я даже зажмурился от осознания этого факта. Я представил, как
Амперян поит меня своим гореутолителем... и он действует, я
становлюсь счастливым, хоть мне и не везет. У меня ломается
"Алдан" -- а я доволен. У Витьки не получается простейшего
превращения -- он тоже счастлив. Потому что Эдик изобрел... Да что
я привязался к Эдику! Человечество отныне разделилось на две
категории -- везунчиков и неудачников.

Представив, как меня сочувственно хлопают по плечу
"везунчики" я не выдержал и заорал:

-- Корнеев, запускай Колесо обратно! Немедленно!

-- Не могу, -- хмуро сказал Корнеев. -- Что я, дурак, что ли? Сам
знаю, надо запускать, пока магистры не узнали. Позора не
оберешься...

Последнюю фразу он произнес с мечтательным выражением, словно
смакуя предстоящий позор.

-- Почему не можешь? -- я поправил очки и растерянно оглядел
бесконечный ряд дублей. -- Прикажи им, пусть толкают Колесо, со
своей бесконечной силой... черт бы ее побрал!

Одно из стоящих вблизи изваяний слегка шевельнулось. Витька
вперил в него грозный взгляд, и черт окаменел вторично.

-- Глаз нет, да? Совсем слепой? -- с акцентом Амперяна, но
собственной грубостью поинтересовался Корнеев. -- Лопнул обод у
колеса, видишь?

Я подошел к Колесу, и убедился, что двухметровой ширины лента
действительно разделена тонкой щелью. Концы разрыва подрагивали,
словно кончики стальной пружины.

-- А зарастить нельзя? -- шепотом поинтересовался я. -- Ты же...
это... умеешь. Помнишь, червонец мне склеил?

Витька грустно кивнул. И докончил свой печальный рассказ.

Оказывается, когда Колесо Фортуны остановилось, оно тут же
лопнуло. Концы обода стали дергаться, носиться по залу,
разбрасывая дублей и перекручиваясь во все стороны. Когда,
наконец, ошалевшие от неожиданности дубли и перепуганный, а от
этого грубый более чем обычно Корнеев поймали их, установить, где
левая, а где правая сторона, где верх, а где низ ленты уже не
представлялось возможным. Корнеев кое-как совместил концы
порванного обода, но уверенности в своей правоте не имел.

-- Что если я его лентой Мебиуса соединил? -- хмуро сказал он. --
Что будет?

Я пожал плечами. Корнеев, слегка подпрыгивая на ободе, и светясь
все более энергично, стал рассуждать:

-- Может так получиться, что любая наша удача превратится в
неудачу. И наоборот. Или же, удачи и неудачи сольются воедино...

Увлекшись он перегнулся назад, и, кувыркнувшись через обод
Колеса, полетел вниз.

-- Знаешь, Витька, -- садясь для безопасности на пол сказал я, --
лучше уж соединение удач и неудач, чем сплошная невезуха.

-- Невезуха, -- потирая затылок горько сказал Корнеев. -- Надо это
прекращать...

-- Я-то зачем тебе понадобился? Рассчитать, правильно ли соединен
обод? Это я и без "Алдана" скажу. Пятьдесят на пятьдесят.

-- Понимаю, -- неожиданно мягко признался Корнеев. -- Но не могу же
я сейчас сам решать, правильно ли Колесо соединено! Я же теперь
невезучий, обязательно ошибусь!

-- А я везучий? Мой совет тебе не поможет!

-- Понял уже...

Мы немного помолчали, разглядывая неподвижное Колесо Фортуны.
Господи, ну и дела! Что сейчас с людьми происходит! Есть,
конечно, и счастливчики...

-- Витька! -- прозревая завопил я. -- Нужно спросить у человека,
которому везет! Он не ошибется!

-- А кому везет? -- тупо спросил Корнеев. Временами он был самим
собой.

-- Амперяну. Точно знаю, он универсальный гореутолитель
сублимировал.

-- Сейчас спросим, -- оживившись сказал Корнеев, доставая из
воздуха телефонную трубку. Послышались долгие гудки.

-- Амперян сейчас дома, я его спать отправил, -- торопливо
подсказал я. Витька отмахнулся -- неважно.

Трубку наконец-то взяли.

-- Эдик! -- громовым голосом заорал Корнеев. -- Извини, что
разбудил, это Сашка, дубина, настоял. Скажи только одно, и можешь
вешать трубку: правильно соединили?

-- Нет, -- буркнул Амперян чужим со сна голосом, и повесил трубку.
Витька небрежным жестом растворил в воздухе свою и радостно
улыбнулся.

-- Видишь, Привалов, получилось! Бывают и у тебя озарения!

Он небрежно схватился за один край порванного обода и без всяких
видимых усилий перевернул его на сто восемьдесят градусов,

Интересно, а в ту ли сторону повернул?

-- Корнеев... -- неуверенно начал я. Но Витька не реагировал. Он
был сторонником разделения умственного и физического труда, так
что в процессе работы думал мало, а на внешние раздражители не
реагировал.

Двумя уверенными пассами, без всяких дилетантских заклинаний,
даже не заглядывая в "Карманный астрологический ежегодник
АН", Корнеев восстановил целостность Колеса Фортуны. Потом
окинул взглядом бесконечную, а точнее -- двусторонне бесконечную
череду дублей, и громко скомандовал:

-- Нава-лись!

Как ни странно, дубли такую странную команду поняли. И даже
толкнули в одну и ту же сторону. Колесо заскрипело и начало
вращаться. Правда, пожалуй, быстрее чем раньше. Я достал из
кармана сигареты, за