ротирающий глаза,  в  джинсах  и
босиком.
   -- Чего вы так рано...  -- открывая холодильник, буркнул он. Замер на
миг,  высматривая добычу, потом вытащил коробочку йогурта и плюхнулся за
стол. -- Орете тут, на весь дом слышно...
   -- Иди, умойся, -- велел Чингиз.
   -- Угу. Поем только...
   -- Правильно,  --  поддержал пацана Падла.  --  Лишняя гигиена -- это
происки  изнеженного западного  общества.  Настоящий хакер  должен  быть
грязным, непричесанным, с желтыми зубами и лицом серого цвета.
   Пат исподлобья посмотрел на хакера, но упрямо продолжал есть йогурт.
   -- У меня сегодня дела,  --  сказал Чингиз.  -- В глубину смогу пойти
лишь вечером. Давайте встретимся здесь же... но в глубине. В семь часов.
Нет, лучше в восемь. Всех устраивает?
   -- Пораньше бы... -- сказал Пат. -- А?
   -- Парень, тебе лучше пока не ходить в глубину, -- сказал я.
   -- С чего это?
   -- Из детей традиционно получаются самые лучшие заложники.
   Пат фыркнул:
   -- Я сегодня буду ростом в два метра и с бородой...
   -- Леонид прав,  --  кивнул Чингиз.  --  Думаю,  пару  дней тебе надо
провести без виртуальности.
   По взгляду мальчишки я  понял,  что упал в его глазах...  значительно
глубже той несчастной пропасти перед Храмом.
   -- Ленька, я на тебя вообще обижен!
   -- Но послушай...
   -- Ты в меня из ракетомета пальнул!  -- облизывая ложку, сообщил Пат.
-- И  убил  насмерть.  А  если  бы  у  меня  болевой шок  случился?  Или
аппендицит лопнул?
   -- Не заговаривай зубы, -- спокойно ответил Чингиз. -- Ты сегодня без
глубины.
   -- Ну и посмотрим,  чего вы там без меня навоюете...  -- буркнул Пат.
-- Программу ту откроем?  Я поюзать хочу немножко...  не в глубине,  так
просто... Хелпы почитаю...
   -- Я свой ключ забыл, -- усмехнулся Чингиз. -- Поел? Иди умывайся.
   -- Гады,  --  бросил Пат,  вставая.  --  Что,  троим  мужикам легко с
ребенком справиться?
   -- Как обижаться, так ты ребенок, -- доставая папиросу, сказал Падла.
-- А как порнуху гигами таскать -- совсем взрослый.
   Похоже, с Падлой тинэйджер предпочитал не спорить. Засопел и вышел.
   -- Сам не полезет? -- спросил я.
   -- Нет.  Он  видит,  что мы  не  шутим.  --  Чингиз тоже закурил.  --
Программу ему... поюзать...
   -- А что мы,  собственно говоря, испугались? -- Падла выпустил густой
клуб дыма.  --  Ну  да...  непривычно.  Новая декорация в  театре жизни.
Искусственный разум... разумный, или почти разумный электронный двойник,
возможность пребывать одновременно и в глубине, и в реальном мире...
   -- Это  не  новая декорация,  --  сказал я.  --  Это новая сцена,  на
которой нам придется... даже не играть, жить.
   -- И   все  равно.   Мы   привыкли  сразу  видеть  плохое.   Привыкли
подозревать,   привыкли  опасаться.  А  вдруг  это  --  чудо?  Спасение?
Наступление золотого века?  Вкалывают,  понимаешь,  роботы! Счастлив, не
поверите, человек!
   Падла обвел нас торжествующим взглядом. Я промолчал. Чингиз -- тоже.
   -- Вот...  --  Падла  старательно  забычковал  папиросу,  положил  на
подоконник.  --  Не выбрасывайте,  может,  докурю еще...  Пойду я спать,
боевые товарищи. Прав мальчик, орете тут ни свет, ни заря...
   Вставая, он ловким движением прихватил почти полную бутылку бальзама.
Чингиз не заметил или не счел нужным возражать. Сказал, глядя в окно:
   -- В чем-то он прав... не находишь?
   -- Насчет сна? -- не удержался я.
   -- Насчет подозрений и опасений. Насчет нацеленности на худшее. Да...
это нужно. Это спасает порой. Вот только, что, если сейчас совсем другой
случай?
   -- Не знаю, -- честно сказал я. -- Не знаю, Чингиз.
   -- То-то и оно...
   Чингиз встал. Подошел к окну, постоял, засунув руки в карманы.
   -- А что тогда делать,  Чингиз?  -- спросил я. -- Что делать, если не
знаешь, какая дорога ведет к добру, а какая -- к злу?
   Чингиз   задумчиво   поднял   заначенный  Падлой   чинарик.   Щелкнул
зажигалкой, раскурил. Поморщился:
   -- Как он курит эту гадость...
   -- Стоять на месте? -- сам себе ответил я. -- Тогда далеко не уйдешь.
Вернуться назад? Совсем плохо...
   -- Ты  идешь по лесу и  натыкаешься на высокую стену,  --  неожиданно
сказал Чингиз. -- Твои действия?
   -- Я знаю этот тест.
   -- Тогда вспомни, как отвечал.
   -- Иду  направо,  километр примерно.  Если  стена не  кончается,  иду
налево -- два километра. После этого пытаюсь перелезть.
   -- Обязательно пытаешься? -- заинтересовался Чингиз.
   -- Да.
   -- А я сказал, что это зависит от цели. Куда я иду и зачем...
   Чингиз затушил окурок,  достал свои сигареты. Что-то он сегодня много
курит.
   -- Настоящая зима пришла. Верно, Леня?
   Я тоже встал и посмотрел вниз.
   Снег.  Белый,  чистый,  мягкий.  Он  не  искрится на  солнце --  небо
затянуто облаками. Но это уже настоящий снег. Он не сойдет до весны.
   -- Новый  год,  --  сказал Чингиз.  --  Апельсины,  пирог в  духовке,
салаты, шампанское... Елка, мишура, бенгальские огни, гирлянды... Гости,
музыка, шутки, куранты... Похоже на тест на свободные ассоциации, верно?
   -- Похмелье,  мусор, усталость, потерянная запонка... -- сказал я. --
Ты ведь не это вспомнил в первую очередь?
   Чингиз кивнул. Улыбнулся:
   -- Я больше люблю лето.  Только оно всегда кончается. Как ты думаешь,
Леонид,  может быть, это и хорошо? Бесконечное лето. Пусть в электронном
мире.  Пусть даже там будешь не  совсем ты...  но  ведь там всегда будет
лето.  Помнишь,  когда мы стояли там,  в глубине, и ты говорил, что лето
кончилось? Так ведь теперь оно может стать вечным.
   -- Тут  каждый решает сам,  Чингиз,  --  осторожно сказал я.  --  Что
важнее... лето, или бесконечное лето. Жизнь, или иллюзия жизни...
   Чингиз не просто улыбался, Чингиз веселился.
   -- Я -- живой! -- сказал он. -- Я живу. Я буду жить. Лето кончится не
скоро.
   Как его зацепило...
   А  он меня словно уже и  не видел.  Смотрел в окно,  смотрел на белый
снег,  столбик пепла  сползал с  сигареты,  улыбка как  будто приросла к
лицу.
   -- И  сейчас --  тоже  лето.  Только очень морозное.  Но  будет новое
лето... я чувствую его дыхание, легкую поступь по заснеженным листьям...
Лето...
   Он жадно втянул дым.
   Так не разговаривают.  Даже на сцене, если пьеса не из девятнадцатого
века.
   Уж   тем  более  так  не  говорят  богатые  бездельники,   какими  бы
симпатичными и образованными они ни были.
   -- Жаркий ветер на  щеке,  вкус земляники на  губах,  звезды в  небе,
касание теплой воды...  Лето...  Оно уходит так быстро, что не успеваешь
крикнуть "постой!"  И  кажется,  долго кажется,  что  оно  еще здесь.  В
кончиках пальцев --  память,  память о лете.  Дрожью, судорогой, головой
вскинутой навстречу дождю,  тихим смехом и случайной улыбкой --  лето...
Все-таки лето.  Тебе говорят,  что оно уже ушло,  но ты ищешь его следы,
бежишь, опаздываешь, не успеваешь... Но все-таки лето. И ты идешь по его
тающим следам... два часа в машине, три часа на самолете, немного пешком
-- поехали!    Куда   --    не   знаю.    Приедем.    Все   ради   лета.
Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не
надо, иначе умрешь от тепла... Лето...
   -- Чингиз... -- тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял свое лето.
   -- Дайте мне мой кусочек лета...  А он и так со мной.  Навсегда.  Мое
лето.  Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда! Я ведь помню,
как  оно  уходит.  Как  желтое солнце плавится в  алый закат.  Как ветер
начинает пахнуть снегом.  Я  улыбался ветру.  Я  просил его:  "Подожди!"
Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз.
Пока было тепло --  он  не  спорил со мной.  Но стало холодно,  и  ветер
прошептал:  "Лето кончилось".  Я  поверил не  сразу.  Но лето кончилось.
Пошел дождь.  Холодный,  унылый,  серый.  Я протянул руку и поймал каплю
воды.  Мне не понравилось отражение.  "Это не я!" --  сказал я воде.  Но
капля застыла крупинкой льда.  И я понял,  что это --  мое отражение.  И
самое страшное --  оно не тает на моей ладони.  Значит, ладонь не теплее
льда.
   Чингиз засмеялся.
   -- И вот тогда я понял -- лето кончилось.
   -- Что с тобой, Чингиз? -- только и спросил я.
   -- Да все в порядке...
   Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:
   -- Неужели ты  еще не  почувствовал,  Леонид?  Этого великого искуса?
Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие! Не
он --  так другой бы сумел... рано или поздно. Давай судить его не этим.
Глубиной.  И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни... я, или мой двойник...
Да какая разница?  Если он войдет в лето? Леонид... джинна не удержать в
глиняном кувшине. Глубина станет иной. Будем мы что-то делать или нет --
все  равно.  Может  быть,  поможем прийти  новому миру?  Раскроем ключи,
поставим на машины "Искусственную натуру". И уйдем в лето...
   -- Нет, -- сказал я.
   -- Почему?
   -- Есть еще Маньяк,  Маг,  Крейзи.  От их слов зависит,  вспомню ли я
свой ключ.  Есть Вика.  От  ее  слов зависит,  уйду ли я  в  лето.  Есть
Дибенко.  И поверь,  он думает над всем этим не первый день. Есть Темный
Дайвер. И я хотел бы узнать, чего он добивается.
   -- Столько условий...  --  Чингиз кивнул.  --  Столько условий и одно
лето на всех.
   За нашей спиной раздался всхлип. Я обернулся.
   Падла стоял у стены и утирал слезы грязным носовым платком.
   -- Чингиз...  -- Он трубно высморкался. -- Чингиз, спой еще разок про
лето?  А?  Я не все запомнил. Как там... "малиной во рту", "я буду долго
гнать велосипед"...
   -- Сволочь ты бессердечная,  --  огрызнулся Чингиз. -- Бессердечная и
неромантичная.
   -- Я?  Я  за папиросой спустился.  А ты ее уже скурил.  Но я тебе все
прощу,  Чингиз.  Ты только еще про лето...  Слушай,  а  про весну так же
можешь?
   -- Не  могу.  Весна --  это  промежуток между зимой и  летом,  она не
самодостаточна.
   -- А говоришь,  что я не романтичен,  --  вздохнул Падла. -- Ладно...
замяли. Ты только не забудь, поэт, тебе сейчас на разборки ехать.
   -- Сколько раз я тебе говорил,  что на разборки не езжу!  Это деловые
переговоры!
   -- Да какая разница,  как назвать? -- Падла подмигнул мне. -- Сигарет
оставь и езжай. Ствол только не забудь почистить...
   Чингиз посмотрел на меня:
   -- Веришь, что я однажды выставлю этого типа из дома?
   -- Нет. -- Я покачал головой.
   -- Вот и  он  не верит.  Ладно...  шутки шутками...  Откуда пойдешь в
глубину, Леонид? Пат не в счет, значит, свободная машина есть. А канал у
меня хороший.
   -- Лучше я от себя. Привычнее.
   -- Хорошо. Приходи в восемь.
   Чингиз вышел  из  кухни.  Прикорнувший под  столом ретривер поднялся,
потоптался на месте, глядя то вслед хозяину, то на нас.
   Количество  перевесило качество.  Байт  испустил  почти  человеческий
вздох и улегся обратно.
   -- Находит на  него  порой,  --  весело  сказал  Падла.  --  Романтик
фигов...  Тут,  главное,  выслушать и  вовремя с®язвить.  А  то  ведь не
выживет в  своем бизнесе.  Расскажет деловому партнеру о  несовершенстве
мироздания,  о красоте, скрытой в серых камнях, об уходящем лете, о том,
как  горько кричит птица,  заблудившись в  ночном беззвездном небе...  И
поставит кто-нибудь галочку в  уме --  "Чингиз слабеет".  И все.  Оцеола
промахнулся.  Или  Акела промахнулся?  Кто там был вожаком стаи,  а  кто
вождем семинолов?
   -- Акела.
   -- Что -- Акела?
   -- Акела промахнулся.
   -- Не врешь?  --  подозрительно спросил Падла.  --  Давно Киплинга не
перечитывал...
   -- Теперь -- не промахнется? -- поинтересовался я.
   -- Теперь...  теперь, скорее, загрызет кого-нибудь. Чингиз на работе,
и Чингиз в кругу друзей --  разные люди.  С первым я,  слава всевышнему,
почти не знаком.

        11

   deep
   Ввод.
   Цветная метель...
   Почти  для  всех  дип-программа ассоциируется со  снегом.  С  теплым,
цветным,  но  все-таки со снегом.  Но теперь Дибенко готов подарить миру
вечное лето.
   Почему же оно кажется мне снежной пустыней?
   Я не прав.  Нет...  не то.  Я не вправе.  Не вправе решать за других.
Если даже для Чингиза "Искусственная натура" -- обольстительный искус...
то что говорить про других?  Про паренька из провинции, который остается
на ночь на работе, запертым на ключ, лишь бы влезть через чахлую линию в
глубину,  без всякого комбинезона и шлема... лишь бы оказаться под небом
Диптауна,  вдоволь  наиграться на  эльфийских пространствах,  забежать в
дешевый бордель и посетить недоступный в жизни ресторан...  Что говорить
о  прикованном к креслу инвалиде,  для которого глубина --  единственный
шанс  ступить  собственными  ногами  пусть  по  нарисованной,  но  такой
настоящей траве.  Что говорить о всех несчастных, тоскующих, измученных,
уставших, разочарованных?
   Глубина...
   Танец,  танец  теплых  снежинок.  Затягивающий в  темноту  водоворот.
Калейдоскоп, фейерверк...
   Свет.
   Стою в своем гостиничном номере.  Все нормально. На кровати -- Протей
и мотоциклист. Усталые старые куклы...
   Ты придешь ко мне, Темный Дайвер. Придешь, и мы поговорим.
   Проверяю карманы. Вот подаренный Дибенко пистолет.
   Значит, к разговору я готов.
   А   вот  и  пейджер  с  мигающим  огоньком.   Ну...   наконец-то  Дик
проявился...
   Видно,   сильно  сдали   нервы   от   прорвавшегося  вслед  за   нами
Императора...
   Самого Дика в глубине нет, он оставил сообщение на пэйджере.
   Включаю прием, и появляется изображение.
   Вот те раз... Мы редко знаем друг друга в лицо.
   -- Привет, Леонид.
   А  он  и  впрямь старик.  Черт возьми.  Ему за  пятьдесят.  Точнее не
определю. У меня было слишком мало знакомых чернокожих.
   Ну никогда я не предполагал, что Крейзи Тоссер -- негр!
   -- У  меня  совсем  мало  времени,   --   говорит  Крейзи.   Пытается
улыбнуться.  В лице --  боль. Он лежит, и вокруг суетятся какие-то тени.
-- Я выпросил...  одну минуту.  Ничего. В наше время от первого инфаркта
не умирают. Верно?
   -- Верно,  Дик,  --  говорю я,  хоть он и не может меня слышать,  его
давно увезли в  больницу,  над ним сейчас колдуют врачи и  сиделки,  и я
верю, что все будет нормально, Ричард обеспеченный человек, американская
медицина --  не чета нашей,  и все обязательно будет хорошо, не может не
быть...
   -- Дочка отправит тебе письмо...  а  со мной все будет хорошо.  Нервы
сдали, Леонид. Старый я стал. Старый и глупый. Ничего...
   Дик смотрит куда-то в сторону,  едва заметно кивает.  Его торопят. Не
знаю уж, что он сказал, что соврал, чтобы ему позволили наговорить перед
камерой это сообщение. Что-нибудь о важном контракте, о сделке в миллион
долларов, наверное...
   -- Я верю,  что ты дошел.  И что все сделаешь,  как надо,  тоже верю.
Удачи  тебе...  дайвер.  Поработай и  за  меня...  слабонервного глупца.
Удачи.
   Изображение исчезает.
   Такие дела... такие дела.
   Я вспоминаю,  как изменилось лицо Дика,  когда Император спросил "кто
вы".
   Вот такой зарождающийся искусственный интеллект.  Вот такой прогресс.
Убивает, во всяком случае, почти по-настоящему.
   Нет,  я  не  думаю,  что Император ударил Крейзи Тоссера чем-то вроде
оружия  третьего поколения.  Скорее,  тут  действительно виноваты нервы.
Напряжение, усталость... и больное сердце.
   И все-таки сотворенная Дибенко жизнь уже готова убивать.
   Открываю дверь. Осторожно выглядываю в коридор, выхожу, запираю.
   Пока  спускаюсь по  лестнице,  кидаю  на  пейджер  Дибенко  просьбу о
встрече.  Не люблю ждать.  Поэтому,  наверное,  и  приходится вечно этим
заниматься.
   Только поймать такси в  Диптауне никогда не  проблема.  Едва поднимаю
руку,  как притормаживает машина.  Водитель --  молодой панк с гребешком
цветных волос  на  голове и  в  рваной куртке на  голое  тело.  Кажется,
программа. Называю адрес и раскидываюсь на заднем сиденье.
   Сегодня  на  улицах  постоянные  пробки.  Такси  еле  ползет.  Минуем
Виртуальную  площадь,  потом  машина  сворачивает  куда-то  в  китайский
квартал.
   -- Так будет быстрее? -- интересуюсь у водителя.
   Чайна таун  появился в  глубине недавно.  Китай очень долго не  желал
входить в общую виртуальность. Но все-таки и их проняло...
   Теперь  квартал  стремительно разрастается,  раздвигая Диптаун вокруг
себя. Пространства в виртуальности -- сколько угодно. Наверное, китайцам
это нравится.
   -- Быстрее, -- говорит водитель.
   -- Уверен? Смена маршрутизации...
   -- Уверен.
   И тут манера ответа перестает мне нравиться.
   Я  смотрю в  крепкий,  бритый затылок.  Прокручиваю в памяти короткий
разговор.
   Программы-водители изначально вежливы.  Лаконичным до  грубости умеет
быть лишь человек.
   Додумывать не  успеваю.  Что-то  вопит  внутри --  инстинкты,  чутье,
интуиция.
   В  следующий миг  я  прикладываю к  затылку водителя ствол пистолета.
Мягко, но ощутимо.
   -- Останови машину!
   Цветные фонарики над  лавками.  Бумажный дракон в  сочно-синем  небе.
Улыбающиеся, все сплошь улыбающиеся, лица прохожих.
   -- Машину, -- повторяет водитель. И начинает набирать скорость.
   Это  не  программа!  Я  отдал  приказ,  и  не  получил  ни  отказа  в
выполнении, ни послушания. Только человеку дано лгать и тянуть время.
   -- Парень, ты пожалеешь. У меня оружие третьего поколения.
   Водитель поворачивает голову. Улыбается.
   У  меня перехватывает дыхание --  он  смотрит на меня,  но продолжает
мчаться по улице, продолжает рулить.
   -- Правда? И что с того?
   Со  мной  не  может  случиться  ничего  страшного.  Не  должно.  Я  в
виртуальности,    черт   возьми,    и   самая   большая   из   возможных
неприятностей...
   Самая большая -- смерть.
   Толчок, глухой удар о капот -- чье-то тело отлетает к обочине. Крики.
Ничего страшного,  конечно,  у  человека сработает выход по  недопустимо
сильному физическому воздействию.  В  Диптауне можно было  сделать любые
столкновения абсолютно безопасными, человек мог бы встать, отряхнуться и
пойти дальше.  Но тогда,  рано или поздно, он мог бы шагнуть на реальную
дорогу, не боясь несущихся машин...
   Водитель,  даже не  оборачиваясь,  начинает хохотать.  Он  не  мог не
понять, что произошло... и он смеется.
   -- Останови! -- повторяю я.
   Чего он добивается? Задержать меня в глубине? Доставить куда-то, куда
я ехать не собирался?
   -- Потерпи немного, -- советует водитель.
   Он  смотрит в  дуло  пистолета и  улыбается.  Потом  открывает рот  и
медленно обхватывает ствол губами.
   Безумие. Какой-то немыслимый сексуальный изврат. Минет с пистолетом.
   И  я  вдруг  понимаю  Крейзи  Тоссера,  который  открыл  стрельбу  по
Императору.
   -- Зря, -- говорю я, пока палец сдвигает предохранитель. -- Зря.
   Мы по-прежнему несемся по узким улицам Чайна тауна, и уже нет никаких
сомнений,  что  это не  кратчайший путь к  дому Чингиза.  Впереди машины
будто катится волна -- люди разбегаются, освобождая дорогу.
   -- Три... -- говорю я.
   Да чего он хочет, черт возьми?
   -- Два...
   Снова насмешливая,  человеческая улыбка.  Какой он веселый парень! Я,
впрочем,  тоже умею шутить.  Первые пять зарядов -- парализующие... если
верить Дибенко.
   -- Один...
   Водитель тормозит.
   Я  даже не  успеваю порадоваться за  его  благоразумие.  Машина --  в
каком-то узком, захламленном тупичке. У стены -- человек в темном плаще.
   И в его руках пистолет.
   Я успеваю пригнуться,  когда звучит выстрел, и пуля разбивает стекла.
Лежу на заднем сиденье,  а  водитель,  перегнувшись через спинку кресла,
ухмыляется,   сжимая  зубами  ствол  моего  пистолета.   Потом  начинает
откидывать голову, с неожиданной силой выдирая оружие из рук.
   И тогда я нажимаю спуск.
   Белая пыль, запах горелой кости. Крошево выбитых зубов облачком висит
в салоне.
   -- Ай-яй-яй... -- шепеляво произносит водитель. И улыбается.
   Пистолет  он  выпустил.  Вот  только  умирать  не  собирается.  И  на
парализованного никак не похож.
   На стволе пистолета -- отпечатки зубов.
   Сволочь Дибенко!
   Все  снова  на  инстинктах,  я  достаю левой рукой револьвер Ст