Ивлин Во. Не жалейте флагов


------------------------------------------------------
     Evelyn Waugh. Put Out More Flags. London, 1956.
     Перевод В. Смирнова
     Издательство "Молодая гвардия", М., 1971.
     OCъ Бычков М.Н.
------------------------------------------------------



        ОТ АВТОРА

                         Военная   операция,   описанная  в  третьей  главе,
                    является  всецело  плодом  воображения. Ни здесь, ни где
                    либо  в другом месте автор не выводит ни одну из реально
                    существующих  воинских  частей в составе вооруженных сил
                    Его  Величества  Никто из персонажей не имеет прототипов
                    в ныне здравствующих мужчинах и женщинах.
                                                                       И. В.

                         Если  ты  захмелеешь  на прощальной пирушке, сыграй
                    что-нибудь  -  это укрепит твой дух. А если ты военный к
                    тому  же,  вели  подать еще вина и не жалей флагов - это
                    умножит твою воинскую доблесть.

                                                           Китайский мудрец,
                                              процитированный Линь Ю-таном в
                                                      книге "Как важно жить"

                                           ---------

                         Малую  несправедливость  в  сердце  можно утопить в
                    вине,  великую  несправедливость  в  мире  можно утопить
                    только в крови.

                                                     Из "Эпиграмм" Чжан Чао,
                                                процитированных Линь Ю-таном
                                                    в книге "Как важно жить"


        ГЛАВА ПЕРВАЯ

        Осень

        I

     Накануне второй мировой войны -  всю  ту  неделю  догадок  и  опасений,
которую лишь с иронией можно назвать последней неделей мира, - и в то  самое
воскресное утро, когда  все  сомненья  наконец  разрешились  и  все  иллюзии
развеялись, три богатые женщины только и думали, что о Безиле Силе. Это были
его сестра, его мать и его любовница.

     Барбара Сотилл была  в  Мэлфри;  за  последние  годы  она  редко,  лишь
поскольку позволяли обстоятельства, думала о брате,  но  в  то  историческое
сентябрьское утро он вытеснил из ее головы все  прочие  заботы.  Она  шла  в
деревню.
     Они с Фредди только что прослушали выступление премьера по  радио.  "Мы
сражаемся против зла", - сказал он, и когда она оставила позади дом, где, за
малыми исключениями, прошли восемь лет  ее  замужества,  у  нее  было  такое
ощущение, будто вызов брошен лично ей, лично ей угрожает  опасность,  словно
безмятежное осеннее небо уже затмилось от кружащего в нем роя  врагов  и  их
тень нагло легла на залитые солнцем лужайки.
     Что-то  сладострастно-женственное  было  в   красоте   Мэлфри,   другие
прекрасные    усадьбы    могли    иметь    вид    девственно-скромный    или
мужественно-дерзкий, Мэлфри же нечего было таить от неба; основанная  больше
двухсот лет назад, в дни побед и парадной шумихи, она  лежала  раскинувшись,
дыша покоем и негой, великолепная, беззащитная, искусительная,  -  Клеопатра
среди усадьб. Там, за морем, чувствовала Барбара, мелкий, завистливый ум, ум
злобно аскетический, - порождение хвойных деревьев, - замышлял  погибель  ее
дому. А ведь только из-за Мэлфрп она любила  своего  прозаичного,  несколько
несуразного мужа, только из-за Мэлфри отреклась от Безила, а с ним вместе  и
от какой-то частицы своего существа, которая  зачахла,  отмерла  в  увядании
души, неизбежно сопутствующем всякому плодотворному браку.
     До деревни было полмили по липовой аллее. Барбара  шла  пешком,  потому
что, только она стала садиться в машину, Фредди остановил ее, сказав:
     - Бензина на пустые раз®езды не будет.
     Фредди  был  в  форме  и  чувствовал  себя  ужасно  неудобно  в  брюках
десятилетней давности.  Он  еще  вчера  должен  был  явиться  в  штаб  своей
йоменской части и целых два вечера собирал свое обмундирование и снаряжение,
которое за два года, прошедших со времени последних учений,  надевалось  кем
попало при разыгрывании шарад и на пикники и валялось по всему дому в  самых
невероятных местах. Особенно много хлопот доставил пистолет.  Фредди  поднял
на поиски весь дом и брюзжал не переставая: "Все это очень хорошо,  но  меня
могут судить военным судом",  пока  няня  не  нашла  пистолет  в  игрушечном
буфете. Сейчас Барбара отправлялась на  розыски  бинокля,  который,  как  ей
смутно помнилось, она одолжила начальнику местных бойскаутов
     Дорога  под  липами  вела  прямо  к  деревне;  парковые  ворота  тонкой
кузнечной работы, подвешенные на облицованных рустом каменных опорах, и  две
сторожки при них выходили прямо на зеленую площадь деревни; напротив  стояла
церковь, а по бокам от нее две гостиницы, дом священника, лавка и ряды серых
домов; на грубо  прямоугольной  травянистой  лужайке  посередине  росли  три
массивных  каштана.  Деревня  по  праву,  хоть  и  не  желая   того,   слыла
замечательным  по  красоте  местом  и  за  последнее  время  слишком   часто
посещалась пешими туристами, но  пока  что  была  избавлена  от  прогулочных
автомобилей, для чего Фредди пришлось пустить  в  ход  все  свое  влияние  у
местных властей; лишь три раза в день, по будням,  а  во  вторник,  когда  в
городке  по  соседству  собирался  базар,  -  четыре,  здесь  останавливался
автобус, и для удобства пассажиров  Фредди  поставил  в  этом  году  дубовую
скамью под каштанами.
     Здесь, в этом месте, ход мыслей Барбары был прерван необычным  зрелищем
- на лужайке перед гостиницей "Сотилл-Армс"  понуро  сидели  в  ряд  шестеро
женщин и не отрываясь смотрели на ее  закрытые  двери.  В  первое  мгновенье
Барбара была озадачена,  затем  вспомнила.  Это  женщины  из  Бирмингема.  В
пятницу поздно вечером в Мэлфри прибыло пятьдесят  семейств,  изнывающих  от
жажды и жары, ошалевших и раздраженных после целого дня пути в поезде  и  на
автобусе. Барбара взяла на себя пять самых неблагополучных семей,  остальных
разместила в деревне и на окрестных фермах. А на следующий день  ее  старшая
горничная, служившая еще старому  режиму  в  лице  покойной  миссис  Сотилл,
подала уведомление об уходе.
     - Просто не представляю, как мы будем обходиться  без  вас,  -  сказала
Барбара.
     - Я это из-за ног, мадам.  Силы  у  меня  уже  не  те.  Я  еще  кое-как
справлялась прежде, но теперь, когда в доме полно детей...
     - Видите ли, в военное время  не  приходится  ожидать,  что  нам  будет
легко. В военное время приходится идти на жертвы. Это наша работа на победу.
     Однако горничная стояла на своем.
     - У меня в Бристоле замужняя сестра, - сказала она.  -  Ее  муж  был  в
запасе. Теперь его призвали, и я должна помогать ей.
     Час спустя явились три другие служанки с чопорным выражением на лицах.
     - Мы с Оливией и Эдит все обговорили и решили: пойдем строить самолеты.
Говорят, у Брейкмора набирают девушек.
     - А вы знаете, как там трудно?
     - Ах, мадам, при чем тут трудности. Все эти  бирмингемки.  Во  что  они
превращают комнаты.
     - Это только на первых порах, пока они  еще  не  освоились.  Мы  должны
помогать им по мере сил. Как  только  они  устроятся  и  привыкнут  к  нашим
порядкам... - Но, еще не  докончив  фразы,  она  увидела  всю  безнадежность
уговоров.
     - Говорят, Брейкмору нужны девушки, - твердили служанки.
     Мистрис Элфипстон, на кухне, хранила верность.
     - Только я не могу отвечать за девушек, - сказала она.  -  Похоже,  они
думают, что война хороший повод для баловства.
     Ну понятно, ведь работы-то на кухне прибавилось не ей, а ее помощницам,
думала Барбара.
     Сидевшие на лужайке женщины не были ее  подопечными,  но,  видя  на  их
лицах то же выражение вызова и разочарования, Барбара, вопреки благоразумию,
из  одного  только  чувства  долга,  подошла  и  спросила,  хорошо  ли   они
устроились. Она обращалась ко всем сразу,  и  потому  ни  одна  не  решалась
отвечать; избегая ее взгляда, они хмуро смотрели на закрытую гостиницу.  "Ах
ты господи, - решила Барбара, -  ну  конечно,  они  подумали,  мне-то  какое
дело".
     - Я живу вон там, - сказала она, показывая на ворота  парка.  -  Это  я
размещаю вас по квартирам.
     - Ах вот вы кто, - сказала одна из женщин. - Тогда, может,  вы  скажете
нам, долго нам придется тут жить?
     - Верно, - подхватила другая.
     - Видите ли, - ответила Барбара, - у меня такое впечатление, что  никто
еще как следует не задумывался над этим. Там, в Бирмингеме, думали только  о
том, чтобы вывезти вас.
     - Они не имели права так поступать, - сказала первая женщина. -  Вы  не
можете насильно удерживать нас здесь.
     - Но ведь вы, конечно, не хотите, чтобы ваши дети жили под бомбами.
     - Мы не хотим оставаться там, где нам не рады.
     - Верно, - поддакнула вторая.
     - Ну что вы! Мы рады принять вас у себя, можете не сомневаться.
     - Да, рады, как кошка собаке.
     - Верно.
     Барбара несколько минут увещевала беженок, но добилась лишь  того,  что
ненависть, предназначавшаяся Гитлеру, обратилась  на  нее.  Поняв  это,  она
пошла дальше. Дома у начальника  бойскаутов,  прежде  чем  получить  обратно
бинокль, ей  пришлось  выслушать  рассказ  о  подселенной  к  нему  школьной
учительнице из Бирмингема, которая отказывалась помогать мыть посуду.
     Когда она пересекала лужайку на обратном пути, женщины не глядели в  ее
сторону.
     - Ну, а дети-то ваши хоть играют? - спросила она, решительно  не  желая
допускать, чтобы перед ней задирали нос в ее собственной деревне.
     - Они в школе. В игры-то играть их учитель заставляет.
     - Имейте в виду, парк всегда открыт, если кому захочется туда пройти.
     - У нас свой парк был. С оркестром по воскресеньям.
     - Ну, оркестра-то я, пожалуй, не могу вам предложить, а в общем в парке
ничего, особенно у озера. Приводите туда детей, если захочется, прошу вас.
     Когда она ушла, заводила среди мамаш сказала:
     - Да кто  она  такая?  Поди,  инспекторша  какая-нибудь,  с  этакими-то
ухватками. Это ж надо придумать  -  приглашать  нас  в  парк!  Будто  он  ее
собственный.
     Вскоре обе гостиницы распахнули свои двери, и  на  глазах  шокированной
деревни поток матерей из домов,  с  ферм  и  из  особняка  устремился  в  их
питейные отделения.
     За вторым завтраком Фредди решился и прямо из столовой поднялся  наверх
и переоделся в штатское.
     - Надеюсь, горничная простит мне вольность хотя бы в одежде,  -  сказал
он тоном, в каком обычно шутил. За восемь безоблачных лет, прожитых  с  ним,
Барбара научилась понимать такого рода шутки.
     Фредди был крупен фигурой, мужествен, преждевременно лыс и поверхностно
жизнерадостен; мизантроп в глубине души, он был наделен тем  хитрым,  острым
инстинктом самосохранения,  который  сходит  у  богатых  за  ум;  леность  в
сочетании  со  злобностью,   составлявшей   основную   черту   его   натуры,
обеспечивала ему уважение окружающих.  Многие  обманывались  на  ею  счет  -
многие, только не жена и ее близкие.
     Он придавал своему лицу особое выражение не только, когда шутил; было у
него такое и на случай, когда приходилось обсуждать его  шурина  Безила.  По
замыслу оно призвано было передавать высокомерное  неодобрение,  подавляемое
из уважения к Барбаре; на деле в нем сквозило угрюмство и сознание вины.
     Отпрыски семейства Сил по каким-то скрытым  от  всех  других  причинам,
всегда питали ко всем другим презрение. Фредди не любил Тони; он казался ему
изнеженным и надменным, но Фредди все же был готов признать за ним некоторое
превосходство; никто не сомневался,  что  Тони  ждет  блестящая  карьера  на
дипломатическом поприще. Придет время, и все они будут гордиться им.  А  вот
Безил с детства ставил всех в неловкое положение и давал повод к нареканиям.
По чисто личным мотивам Фредди, может быть, и обрадовался бы паршивой овце в
семействе Сил, человеку, о котором "стараются не  упоминать";  которому  он,
Фредди, время от времени мог бы подавать руку помощи, великодушно безвестный
всем, кроме Барбары, про которого он, Фредди, мог бы  даже  утверждать,  что
видит в нем больше хорошею, чем все  другие.  Такой  родственник  мог  бы  в
немалой  мере  способствовать  восстановлению  поколебленного   самоуважения
Фредди. Однако, как он скоро убедился, познакомившись с  Силами  поближе,  о
Безиле вовсе не старались не упоминать, а как  раз  наоборот:  он  составлял
предмет едва ли не половины всех  их  разговоров.  В  то  время  они  всегда
взахлеб обсуждали его последнее бесчинство,  всегда  прочили  ему  блестящий
успех в незамедлительном будущем, всегда презрительно отвергали  неодобрение
всех других. Сам же Безил проницал Фредди тем безжалостным глазом, что  и  -
Фредди это замечал -  Барбара  в  пору  его  ухаживанья  и  первые  годы  их
совместной жизни.
     Ибо было у Барбары с  Безилом  смутительное  сходство:  она  тоже  была
farouche {Farouche (франц.) - дикий, нелюдимый, не привыкший или не желающий
приспособляться к господствующим в  обществе  условностям.  (Здесь  и  далее
примечания переводчика.)}, хотя и на  свой  собственный,  более  мягкий,  но
оттого еще более убийственный лад, а  обаяние,  от  которого  у  Фредди  дух
захватывало, прорывалось в Безиле в грубой стяжательской форме.  Материнство
и безмятежное великолепие Мэлфри изменили Барбару: дикий зверек в ней теперь
лишь очень редко выходил на поверхность; но он все же сидел в своей норке, и
время от времени Фредди замечал, как  он  выглядывает  оттуда  после  долгих
отлучек - пара горящих глаз на извиве подземного хода, следящих за  ним  как
за врагом.
     Сама  Барбара  не  строила  никаких   иллюзий   насчет   Безила.   Годы
разочарований и  предательств  убедили  ее,  вернее  рассуждающую  часть  ее
существа, что он человек никчемный. Они вместе играли в пиратов  в  детской,
но время игр прошло. Теперь Безил играл в пиратов один. Она отпала от веры в
него чуть ли не с соблюдением  формальностей,  и  все  же,  подобно  культу,
который продолжает жить столетия спустя после того, как его мифы развенчаны,
а источники веры замутнены, в ней глубоко сидело то изначальное благочестие,
ныне едва различимое  в  гущице  суеверий,  которое  и  заставило  ее  вновь
обратиться к Безилу в это утро, когда ее мир,  казалось,  закачался  вокруг.
Так в современном городе,  постигнутом  землетрясением,  когда  разверзаются
мостовые, выпячиваются  горбом  канализационные  трубы,  и  огромные  здания
дрожат и качаются, грозя рухнуть, джентльмены  в  котелках  и  опрятненьких,
фабричного пошива костюмах, рожденные от поколений грамотеев  и  разумников,
внезапно обращаются к магии первобытной чащи и  складывают  пальцы  крестом,
чтобы отвести от себя рушащуюся бетонную лавину.
     За вторым завтраком Барбара трижды  заговаривала  о  Безиле  и  теперь,
прогуливаясь под руку с Фредди по террасе, сказала:
     - Возможно, как раз этого он и ждал все эти годы.
     - Кто? Чего ждал?
     - Безил. Ждал войны.
     - А!.. Ну, на мой взгляд, все  мы  отчасти...  Да,  вот  что  с  садами
делать? Наверное, кое-кому из наших людей можно бы выхлопотать  освобождение
от  воинской  повинности  на  том  основании,  что  они  заняты  в  сельском
хозяйстве, только непорядочно как-то.
     Фредди был в Мэлфри последний день,  и  ему  не  хотелось  портить  его
разговорами о Безиле. Правда,  его  йоменский  кавалерийский  полк  стоит  в
каких-нибудь десяти милях от дома. Правда и то, что  скорее  всего  они  еще
очень долго не тронутся с места. Их недавно "механизировали". Это выражалось
в том, что у них отобрали лошадей, хотя многие в глаза не видали  танков.  В
течение ближайших месяцев он будет  постоянно  наведываться  домой  и  снова
уезжать в часть; он еще постреляет фазанов. Все  же,  хотя  это  и  не  было
окончательное прощанье, ему казалось,  что  он  вправе  ожидать  от  Барбары
большей чуткости.
     - Не будь гадом, Фредди. - Она лягнула его по щиколотке:  уже  в  самом
начале их совместной  жизни  ей  открылось,  что  Фредди  любит,  когда  она
ругается и лягается, оставаясь с ним наедине. - Ты прекрасно понимаешь,  что
я хочу сказать. Безилу была нужна война. Он не создан для мира.
     - Возможно. Странно только, как он до сих пор не попал я  тюрьму.  Будь
он из другого сословия, он уже давно был бы там.
     Барбара вдруг хмыкнула.
     - Помнишь, как он  уехал  в  Азанию,  прихватив  изумруды  матери?  Но,
знаешь, этого ведь никогда бы не произошло, если бы нам пришлось защищаться,
и он смог бы пойти воевать. Он ведь никогда не вылезал из драки.
     - Ну, если сидеть в шикарном кабаке в Ла-Пасе и смотреть, как  генералы
стреляют друг друга, это ты называешь...
     - А Испания?
     - Ну и что? Журналистика и контрабанда оружия.
     -  Он  всегда  был  солдат  manque   {Manque   (франц.)   -   здесь   -
несостоявшийся.}.
     - Ну, не шибко-то он старался стать солдатом. Болтался без  дела,  пока
мы тут проходили подготовку в территориальных и йоменских частях.
     - Уж так много вы там напроходили, дорогой.
     - Будь таких, как мы, побольше, а таких, как Безил, поменьше,  не  было
бы войны. Риббентроп поделом  считает  нас  разложившейся  нацией,  ведь  он
только таких, как Безил, и видел там у себя, за границей. Не думаю, чтобы  в
армии Безил мог заняться чем-нибудь дельным. Ему тридцать  шесть.  Возможно,
он мог бы пойти по линии цензуры. Ведь он как будто владеет кучей языков?
     - Ну так знай, -  сказала  Барбара,  -  Безил  нахватает  полную  грудь
орденов, а вы со своей дурацкой йоменской частью по-прежнему будете  торчать
в захудалой гостинице и дожидаться танков!
     На озере были утки, и Фредди мог сколько угодно  говорить  о  них.  Она
повела его вниз по его излюбленжым тропинкам. В готической беседке Фредди, в
силу давней привычки, часто распалялся нежностью; так было и на этот раз.  А
она все время думала о Безиле. Она думала  о  нем  образами  книг  о  войне,
которые  ей  довелось  прочесть.  Он  представлялся  ей  Сигфридом  Сассуном
{Сигфрид Сассун (род. в 1886 г.)  -  английский  поэт  и  биограф,  участник
первой мировой войны.}, пехотным офицером, стоящим на рассвете  в  заплывшей
грязью траншее с оружием в руках, посматривающим на ручные часы  в  ожидании
начала атаки; он представлялся ей Комптоном Маккензи {Комптон Маккензи (род.
в 1883 г.) - английский писатель и  разведчик.},  пауком,  плетущим  паутину
балканских интриг, ведущим  подкоп  под  монархию  среди  олив  и  мраморных
статуй; он представлялся ей полковником Лоуренсом и Рупертом Бруком  {Руперт
Брук (1887-1915) - известный английский поэт, участник первой мировой войны.
Погиб на фронте.}.
     Ублаготворенный, Фредди заговорил об охоте.
     - Я не хочу приглашать никого из полка на начало сезона, - сказал он. -
Но почему  бы  нам  не  пригласить  несколько  человек  пощелкать  тетеревов
как-нибудь под рождество?

        II

     Леди  Сил  была  у  себя  дома,  в  Лондоне.  Она  приняла  меньше  мер
предосторожности на случай воздушных налетов,  чем  большинство  ее  друзей.
Самая цепная из ее вещей - небольшая картина Карпаччо  -  была  отослана  на
хранение в Мэлфри; миниатюры и лиможские эмали пристроены в  банк;  севрский
фарфор упакован в ящики и снесен в полуподвал. Во всем  прочем  ее  гостиная
осталась  без  изменений.  Тяжелые  старинные  портьеры  сами  по  себе   не
пропускали  света  и  позволяли  обойтись  без  неприглядных  черных   полос
маскировочной бумаги.
     Леди Сил сидела на изящном стуле розового дерева перед открытыми окнами
на балкон и смотрела через сквер на город. Она только  что  прослушала  речь
премьер-министра. Дво