шарики.
Или есть еще один  закон  -  государственная  необходимость?  Менестей,  я
думаю, тоже спит и видит, как бы  зарезать  тебя  во  имя  государственной
необходимости, как он ее понимает.
   - Это относится скорее к Менестею, - сказал Нестор тихо. - А с  ним  мы
решительно расходимся. Его хватает лишь на то,  чтобы  жечь  библиотеки  и
преследовать таких, как ты. А мы вовремя поняли, что искусство и науки  не
следует  тупо  уничтожать  -  их  следует  лишь  держать  под   строжайшим
присмотром. В Трое мы не опоздали. Там переняли у хеттов умение  шлифовать
линзы и мастерить эти штуки для  рассматривания  неба.  Но  когда  человек
начинает разглядывать горы на Луне и следить за движением  звезд,  у  него
рождаются опасные для богов мысли.
   - Ты и о репутации богов заботишься?
   - Как же иначе? И богов, и  людей  породила  когда-то  Мать-Гея.  А  ты
знаешь, кто распустил по свету легенду о том, что людей создал Прометей? В
самом деле, нет? - Он приложил  руку  к  груди  и  поклонился.  -  Скудный
Нестор. Задумка не столь уж плоха - довести дело до  абсурда  и  приписать
Прометею  как  можно  больше  чудес,  превратить  бунтаря   в   степенного
олимпийца. Потом можно пойти дальше.  Когда-нибудь  окончательно  забудут,
что жил Уран, первый царь богов, что жил Крон, что богов  и  людей  родила
Гея, что Зевс смог воцариться лишь после  яростной  десятилетней  войны  с
титанами, которую едва не проиграл. Будут считать, что всегда  был  только
Зевс.
   - Но это означает, что у людей будут отбирать все больше знаний и воли,
- сказал Майон.
   - Так легче править людьми.
   - Так ты сам загоняешь себя в ловушку и готовишь будущее  поражение,  -
сказал Майон. - Государство сильно, пока у  него  есть  идеи,  за  которые
стоит драться.  Та  же  Спарта  напоминает  гигантскую  казарму,  где  все
управляется лишь страхом перед наказаниями.
   - Следовательно, нужно создавать идеи, которые поддерживали бы Спарту.
   - Понятно, - сказал  Майон.  -  Создать  насквозь  фальшивые  "ценности
духа"?  Но  это  невозможно,  фальшивка  в  конце  концов   всегда   будет
распознана. Нельзя  же  обманывать  народ  до  бесконечности.  И  еще.  Ты
несколько раз повторил "мы". А кто это? У тебя же никого нет, только слуги
и наемники. А духовных сподвижников почти нет и скоро совсем не будет. Мне
кажется, ты страстно мечтаешь об единомышленниках, но не выходит ничего.
   Нестор встал, задумчиво  пошевелил  бледными  губами,  словно  стараясь
припомнить что-то исключительно важное, что позволило бы  ему  одержать  в
споре решительную победу.
   - Мне очень жаль, - сказал он наконец.
   Он вышел, притворив за собой дверь, и Майон в  два  прыжка  оказался  у
очага. Спросил тихо:
   - Все слышал?
   - Да, - раздался шепот.
   - Не забудешь?
   - Нет.
   Майон отскочил а повернулся к двери. Ее распахнул стражник и равнодушно
бросил:
   - Выходи, что ли?
   Все - от царского дворца до колченогой скамейки во дворе - останется на
своих местах, но солнечный осенний мир погаснет для него,  как  выгоревший
светильник. Останутся все лица, слова,  запахи  и  звуки,  только  его  не
будет. Невозможно было в это  поверить,  в  сознание  не  вмещалось,  хотя
сознание способно вместить в себя всю  Вселенную,  в  нем  совершенно  нет
места для такой вещи, как смерть.
   "А древние почтенные города Эллады  еще  горделиво  именуют  наши  юные
Афины провинцией, - подумал он. - И тем не менее  провинция  эта  кое-чему
научила и кое-что доказала - не  зря  затратил  на  нас  столько  сил  сам
Многомудрый Нестор..."
   Стражник ударом кулака вытолкнул его на улицу  и  с  треском  захлопнул
калитку. Майон удивленно оглянулся, но тут же все  понял.  Справа  во  всю
ширину улочки стояли четверо, и слева такие же,  хмурые,  тусклоглазые,  и
возле дома напротив. Остро посверкивали спартанские  метательные  ножи,  и
нечего было пытаться достать хотя бы одного в броске - слишком далеко,  он
не успеет. Все же умирать следовало в полете, в беге навстречу ветру, и он
вложил всю силу в отчаянный прыжок в сторону ближайшего.
   Ножи взлетели, свистя.



        18. ВРЕМЯ И ПИРАМИДЫ

   Нестор Многомудрый, царь Пилоса, дух и мозг Троянской  войны,  заклятый
враг Геракла, сидел в одном из залов царского дворца, у очага, несмотря на
жаркий день разожженного так, что пламя металось  и  гудело.  Он  брал  по
листку из  лежащей  на  коленях  рукописи  Архилоха,  бросал  в  огонь  и,
по-птичьи склонив набок голову, внимательно смотрел, как наливаются  жаром
буквы, вспыхивают углы, занимается середина и лист превращается в невесомо
колышущиеся лохмотья пепла, а там и пепел рассыпается, уносится в дымоход.
Жаль,  что  листов  осталось  так  мало,  будь  его  воля,   это   занятие
продолжалось бы до бесконечности - чтобы не думать.
   Не думать он не умел, он привык думать много и  углубленно,  это  стало
необходимой, как дыхание, потребностью, обернувшейся  теперь  против  него
же.
   Все ушли. Сначала они были то ли группой единомышленников, то ли стаей,
а теперь он остался один и близился к своему пределу.
   Всю жизнь он силился  создать  нечто  несокрушимое  и  вечное,  но  оно
утекало сквозь пальцы, как само Время. Когда-то превеликим напряжением сил
ему удалось разрушить все планы Геракла и уничтожить его самого - но искры
разлетелись во все стороны и сияли все эти долгие годы,  ежеминутно  грозя
пожарами. Троянская война была триумфом, который невозможно было принизить
или замолчать, - но сколоченный  им  союз  распался  там  же,  на  берегах
Скамандра, едва только отзвенели мечи: поделив добычу, все расползлись  по
логовам. И никому из них  эта  война  не  принесла  удачи.  Агамемнон,  на
которого Нестор возлагал большие надежды, которого, стоя  за  его  спиной,
намеревался сделать правителем всей Эллады, был убит собственной  женой  и
ее любовником. Одиссей бежал в неизвестность. Остальные кончили не  лучше.
Все вернулось к прежнему - к скопищу то и дело схватывавшихся  в  кровавой
грызне царьков крохотных государств. Идеи Нестора не возымели  действия  -
то ли измельчали властители и не в состоянии были эти идеи воспринять,  то
ли... Отважиться на логическое завершение этой мысли он не мог.
   Очень  хотелось  бы  о  многом  забыть:  что  Тиндарей  -  отец  Елены,
Клитемнестры, Кастора и Полидевка, верный  сподвижник  Нестора,  -  обязан
троном Гераклу. Что сам он, Нестор, шагнул  во  взрослую  жизнь  спутником
Геракла,  участником  похода  аргонавтов.  Но  впоследствии  честолюбие  и
зависть разгорелись в сердце,  выжигая  его  начисто,  превзойти  старшего
товарища в подвигах и славе хотелось нестерпимо,  и  не  стало  у  Геракла
врага яростнее и непримиримее Нестора, и его молодость  забылась  накрепко
не только им, но и всеми остальными. Даже беспристрастные авторы, писавшие
об аргонавтах и  начале  славных  дел  Геракла,  не  помнили,  что  Нестор
Многомудрый - былой сподвижник Геракла и не последний из аргонавтов. Может
быть, и сам Геракл об этом забыл.
   Можно было записать на свой счет и свержение Тезея  -  но  к  чему  оно
привело? Умница Анакреон  -  себе  на  уме,  он  готовится  к  схватке  за
опустевший трон,  с  непроницаемым  лицом  выслушивает  поучения,  вежливо
благодарит, но про себя думает, что Нестор принадлежит прошлому и  мог  бы
убраться восвояси. Он был бы неплохим учеником,  но  не  собирается  брать
Многомудрого в учителя. И Гомеру он не нужен,  у  того  своя  философия  -
талант  в  сочетании  с  полным  отсутствием  предрассудков  и   моральных
препонов, никого он пальцем не тронет,  но  с  железной  логикой  обоснует
каждое движение своего стилоса и найдет ему оправдание, ссылаясь на высшие
интересы творчества. В конце пути нестерпимо хочется иметь рядом человека,
способного тебя понять, - и сознаешь в глубине души, что  такого  человека
не найти.
   Глядя в пламя, он с трудом вспомнил полузабытую весну,  выступавшего  в
поход Геракла и себя рядом с ним - молодого, веселого, в доспехах,  только
что покинувших  оружейную  мастерскую.  Кажется,  звучала  флейта,  звонко
смеялись женщины, и нежные лепестки яблоневого цвета  осыпали  доспехи.  А
"Арго" - соленая свежесть ветра, скрип канатов, тугой, как девичья  грудь,
парус и встающие впереди зеленые склоны таинственных берегов Колхиды. Ведь
было! Было!
   Но куда все унеслось, где растаяло?  Где  лица  женщин  и  друзей,  где
неподдельные победы?
   "Хоть бы убил меня кто-нибудь", - подумал Нестор.
   Знакомо ломило колени, снова пекло под ложечкой, не впервые поднималась
к горлу изжога,  и  поясница  давно  уже  отзывалась  на  резкие  движения
сверлящей болью. Извечные стариковские недуги не  давали  забыть  о  себе.
Если подумать, ничего  уже  не  меняло  то,  что  где-то  лежала  рукопись
Архилоха, что новые отчаянные головы готовились  перевернуть  мир.  Ворота
Аида скрипели над самым ухом, и оставить после себя оказалось нечего.
   Все рассыпалось. Да и было ли?



        19. СТРЕЛЫ ЭТОГО ДНЯ

   С  горы  Гаргетта  открывался  великолепный  вид  на  Афины   -   город
раскинулся, как красивая игрушка на столе великана. Отсюда, с  высоты,  не
рассмотреть было отбросов и грязи,  прохудившихся  заборов  и  облупленных
стен, уродства, злобы, нищеты  и  несправедливости.  Можно  было  отдаться
мечтам и представить, что их не существует вовсе.  Но  огромные  бронзовые
барельефы на крыше Дома Богинь Вихря назойливо  лезли  в  глаза,  как  ком
грязи на белой простыне, их прекрасно было видно и отсюда.
   Эант смотрел не на них, а на  море,  усеянное  плавно  скользящими  над
голубой водой разноцветными парусами. Он все-таки раздобыл меч и то и дело
касался его рукой,  но  рассматривать  не  решался  -  боялся,  что  Назер
отберет.
   - Красиво, правда? - спросил Назер, и кто-то кивнул. Вокруг стояли  еще
человек десять, опиравшихся на копья и топоры. - Куда ты  смотришь,  Эант?
Ты вон туда посмотри - не берут его ни годы, ни бури...
   На желтом песке чернел накренившийся  на  левый  борт  старый  корабль,
отсюда, с горы, расстояние, отделявшее его от воды, казалось ничтожным, он
словно готов был сняться и поплыть, разворачивая испачканный кровью парус.
   - Меня всегда интересовало, кто разнес ему  борт,  -  сказал  Назер.  -
Мидакрит, вы это сами сделали, верно?
   - А кто же еще? - хмуро сказал Мидакрит. - Нужно было  сразу  разломать
его на дрова.
   - Ничего, успеем. Эант, отдай-ка меч Мидакриту, он ему привычнее.
   Эант насупился, но Назер сам расстегнул перевязь:
   - И нечего бычиться. Драться - дело нехитрое. Драться  за  умы  -  дело
посложнее. И именно это именно тебе предстоит, так что не торопись лезть в
свалку.
   - Ага! - сказал кто-то. - Они готовы, Назер.
   На окраине города,  на  фоне  густой  серебристо-зеленой  листвы  олив,
посаженных вдоль дороги в Элевзис  еще  во  времена  царя  Эгея,  вспыхнул
ослепительный солнечный зайчик. Погас, снова блеснул, и еще раз, и еще.
   Назер отвинтил крышку  цисты,  осторожно  вытащил  стрелы.  Наконечники
налились багровым сиянием, казалось, они шевелятся - и люди отодвинулись.
   Назер положил стрелу на тетиву. На его  руках  вздулись  мышцы,  он  до
предела натянул лук, помедлил, словно этот миг, проводивший борозду  между
прошлым и настоящим, борозду, которую невозможно уничтожить и  никогда  не
забыть, имел свой вкус и запах,  и  его  нужно  было  запомнить,  вздохнув
полной грудью.  У  Эанта  замерло  сердце  в  слабом  ужасе,  тишина  была
прозрачной и тяжелой.
   То ли тетива выбросила стрелу в прохладный осенний воздух, то ли стрела
сама рванулась вперед. Может быть, ей самой смертельно надоел за эти  годы
бронзовый сосуд, может быть, она на свой лад радовалась свежему воздуху  и
простору. Пронзительный свист вязнул в  ушах,  как  попавшая  при  купании
вода. Нестерпимо яркая алая искра, словно  поджигающая  в  полете  воздух,
оставляла за собой огненную нить - казалось, ее увидят и слепые. Эта  нить
протянулась над дворцом и храмами, кварталами  ремесленников  и  базарными
площадями, садами и улицами, коснулась  бронзовых  гарпий,  и  крыша  Дома
Богинь Вихря  провалилась  внутрь,  дымя  и  разваливаясь,  взлетел  столб
желтого пламени, смешанного с черными клубами  дыма,  здание  рассыпалось,
как сложенный детворой из щепок  домик.  На  улицах  замелькали  крохотные
фигурки - люди бежали туда, где буйствовал огонь.
   Назер наложил на  тетиву  вторую  стрелу,  и  еще  одна  огненная  нить
протянулась над Афинами. Словно клок высушенного солнцем  сена,  вспыхнула
казарма "гарпий" возле гончарных рядов. Теперь там и сям появлялись  новые
кучки людей, целеустремленно спешивших к  заранее  известной  им  цели,  и
предметы, которые они несли в руках, временами отбрасывали яркие  блики  -
солнце играло на блестящих остриях мечей, топоров и копий.
   - Давай! - азартно выкрикнул Эант. - Там еще казарма, у фонтана!
   Назер, натянувший было  лук,  внезапно  повернулся  и  выпустил  стрелу
совсем в другую сторону, в направлении моря. Ослепительно сверкавшая  нить
пролегла над песком, алая искра коснулась  старого  корабля.  Померещилось
или правда было - над пустынным берегом пронесся  стон  бессильной  злобы.
Столб дыма потянулся к небу.
   - Вот так, - сказал Назер. - Клянусь огнем, в  мире  и  так  достаточно
падали.
   Он вновь стал похож на очень  красивого  веселого  сатира,  белые  зубы
сверкали из буйной бороды, глаза смеялись, и по-прежнему было ясно каждому
смотревшему на него, что земля велика и могуча, что ее хмельные соки кипят
животворящей силой, что ни угасания, ни смерти - нет.
   - Малыш, я вижу на твоем лице выражение триумфатора,  -  сказал  он.  -
Рано, ты уж поверь.  Всего  лишь  три  столба  пламени.  Нам  еще  столько
предстоит сделать. Особенно тебе - твоим оружием будет слово. Пошли?
   Он поправил меч и стал спускаться с горы, и за  ним  двинулись  другие.
Эант заторопился  следом.  Впервые  он  не  обиделся,  когда  его  назвали
малышом.

   1985