Кир Булычев. Поселок

--------------------
--------------------


                         Фантастический роман



         * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Перевал * 



        Глава первая

   В доме было сыро, мошка толклась у светильника, надо бы  давно  его
погасить, мать, конечно, забыла, но на  улице  дождь,  полутьма.  Олег
валялся на койке - недавно проснулся. Ночью он сторожил поселок: гонял
шакалов, они целой стаей лезли к сараю, чуть самого не задрали. В теле
была пустота и обыкновенность, хотя сам  от  себя  он  ждал  волнения,
может,  страха.  Ведь  пятьдесят  на  пятьдесят,  вернешься   или   не
вернешься. А пятьдесят в квадрате? Должна быть закономерность,  должны
быть таблицы, а то вечно изобретаешь велосипед. Кстати, все  собирался
спросить Старого, что такое велосипед.  Парадокс.  Велосипеда  нет,  а
Старый укоряет им, не задумываясь о смысле фразы.
   На кухне закашляла мать. Она, оказывается, дома.
   - Ты чего не пошла? - спросил он.
   - Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.
   - А кто за грибами ушел?
   - Марьяна с Диком.
   - И все?
   - Может, кто из  ребят  увязался.
   Могли  бы  и  разбудить,  позвать.  Марьяна  не  обещала,  но  было
естественным, если бы позвала.
   - Есть не хочется.
   - Если дожди не кончатся, - сказала мать, - до  холодов  огурцы  не
вызреют. Все плесенью зарастет.
   Мать вошла в комнату, разогнала ладонью мошку,  задула  светильник.
Олег смотрел в потолок. Желтое  пятно  плесени  увеличилось,  изменило
форму. Еще вчера оно было похоже на профиль Вайткуса: нос картошкой. А
сегодня нос раздулся, как будто ужалила оса, и  лоб  выгнулся  горбом.
Дику в лесу неинтересно. Чего ему грибы собирать? Он охотник,  степной
человек, сам же всегда говорил.
   - Мошки много, - сказала мать, - холодно ей в лесу.
   - Нашла кого жалеть.
   Дом был поделен пополам, на другой половине жил Старый  и  близнецы
Дуровы. Он их взял к  себе,  когда  старшие  умерли.  Близнецы  всегда
хворали: один выздоровеет, другой простудится.
   Если бы не их ночное нытье, Олег никогда бы не согласился  дежурить
ночами.  Слышно  было,  как  они  хором  захныкали  -   проголодались.
Невнятный, далекий, привычный, как ветер, монолог  Старого  оборвался,
заскрипела скамейка. Значит, Старый пошел на кухню, и тут же загалдели
его ученики.
   - И куда тебе идти? - сказала мать. - Не дойдете  же!  Хорошо  еще,
если целыми вернетесь!
   Сейчас мать  заплачет.  Она  теперь  часто  плачет.  Ночью  плачет.
Бормочет, ворочается, потом начинает тихо плакать - можно  догадаться,
потому что шмыгает носом. Или начинает шептать, как заклинание: "Я  не
могу, я больше не могу! Пускай я лучше  умру..."  Олег,  если  слышит,
замирает,  потому  что  показать,  что  не  спит,  стыдно,  как  будто
подсмотрел то, что видеть нельзя. Олегу стыдно сознаться,  что  он  не
жалеет мать. Она плачет о том,  чего  для  Олега  нет.  Она  плачет  о
странах, которые увидеть нельзя, о людях, которых здесь не было.  Олег
не помнит мать иной -  только  такой,  как  сегодня.  Худая,  жилистая
женщина, пегие прямые волосы собраны сзади в пук, но всегда выбиваются
и падают тяжелыми прядями вдоль щек, и мать дует на них, чтобы  убрать
с лица. Лицо красное, в оспинках от перекати-поля, под глазами  темные
мешки, а сами глаза слишком светлые, как будто выцвели. Мать сидит  за
столом, вытянув жесткими ладонями вниз мозолистые руки. Ну  плачь  же,
чего ты? Сейчас  достанет  фотографию?  Правильно,  подвинула  к  себе
коробку, открывает, достает фотографию.
   За стеной Старый уговаривает  близнецов  поесть.  Близнецы  хнычут.
Ученики гомонят, помогают Старому кормить малышей. Ну как будто  самый
обыкновенный день, как будто ничего не случится. А что  они  делают  в
лесу? Скоро полдень. С обеда выходить. Пора бы им  возвращаться.  Мало
ли что может случиться с людьми в лесу?
   Мать разглядывает фотографию. Там она и отец. Олег тысячу раз видел
эту фотографию и старался угадать в себе сходство с отцом. И не  смог.
Отец белокурый, курчавый, губы полные, подбородок раздвоенный, вперед.
Улыбается. Мать говорит, что он всегда улыбался. Вот  Олег  с  матерью
больше похожи. Не с сегодняшней, а с той, что на  фотографии  рядом  с
отцом. Черные прямые волосы и тонкие губы.  Широкие,  крутые,  дугами,
брови, под ними ярко-голубые глаза. И белая кожа с  сильным  румянцем.
Олег тоже легко краснеет. И губы у него тонкие, и черные волосы, как у
матери на фотографии. Отец с матерью молодые и очень веселые. И яркие.
Отец в мундире, а мать в платье без плеч. Называется сарафаном. Тогда,
двадцать лет назад, Олега еще не было. А пятнадцать лет назад  он  уже
был.
   - Мать, - сказал Олег, - не надо, чего уж.
   - Я не пущу тебя, - сказала мать. - Не отпущу,  и  все.  Через  мой
труп.
   - Мать, - сказал Олег и сел на койке. - Хватит,  а?  Я  лучше  супа
поем.
   - Возьми на кухне, - сказала мать. - Он еще не остыл.
   Глаза мокрые. Она все-таки плакала, словно  хоронила  Олега.  Хотя,
может быть, плакала по отцу. Эта фотография была для нее человеком.  А
Олег отца совершенно но помнил, хотя старался вспомнить.
   Он поднялся и пошел на кухню. На  кухне  был  Старый.  Он  разжигал
плиту.
   - Я помогу, - сказал Олег. - Воду кипятить?
   - Да, - сказал Старый, - спасибо. А то у меня урок. Ты ко мне приди
потом.

        x x x

   Марьяна набрала полный мешок грибов. Ей повезло.  Правда,  пришлось
идти далеко, к ущелью. С Олегом она бы никогда не решилась  пойти  так
далеко, а с Диком она чувствовала себя спокойно, потому что  Дик  себя
чувствовал спокойно. Везде. Даже в лесу. Хотя больше любил  степь.  Он
был охотник, как будто родился охотником, но на самом деле он  родился
раньше, чем построили поселок.
   - А ты в лесу как дома, - сказал Дик.
   Он сказал громко. Он шел впереди и чуть сбоку. Куртка мехом  наружу
сидела на нем как собственная кожа. Он сам сшил себе куртку. Мало  кто
из женщин в поселке смог бы так сшить.
   Лес  был  редкий,  корявый,  деревья  вырастали  здесь  чуть   выше
человеческого роста и  начинали  клонить  вершины  в  стороны,  словно
боялись высунуться из массы соседей. И правильно. Зимние ветры  быстро
отломают верхушку. С иголок капало.  Дождь  был  холодным,  у  Марьяны
замерзла рука, в которой она несла мешок  с  грибами.  Она  переложила
мешок в другую руку. Грибы зашевелились в  мешке,  заскрипели.  Болела
ладонь. Она занозила ее, когда откапывала грибы. Дик  вытащил  занозу,
чтобы не было заражения. Неизвестно, что за иголка.  Марьяна  глотнула
горького противоядия из бутылочки, что всегда висела на шее.
   У белых толстых скользких корней сосны Марьяна заметила  фиолетовое
пятнышко.
   - Погоди, Дик, - сказала она, -  там  цветок,  которого  я  еще  не
видала.
   - Может, обойдешься без цветков? - спросил Дик. - Домой  пора.  Мне
что-то здесь не нравится. - У Дика был особенный нюх на неприятности.
   - Одну секунду, - сказала Марьяна и подбежала к стволу.
   Ноздреватая  мягкая  голубоватая  кора  сосны  чуть   пульсировала,
накачивая воду,  и  корни  вздрагивали,  выпускали  пальцы,  чтобы  не
упустить ни одной капли дождя. Это был  цветок.  Обыкновенный  цветок,
фиалка. Только куда гуще цветом и крупнее тех, что росли у поселка.  И
шипы длиннее. Марьяна резко выдернула фиалку из земли, чтобы цветок не
успел зацепиться корнем за сосну, и через секунду фиалка  уже  была  в
мешке с грибами, которые зашебуршились и заскрипели так,  что  Марьяна
даже засмеялась. И потому не сразу услышала крик Дика:
   - Ложись!
   Она  сообразила,  прыгнула  вперед,   упала,   вжалась   в   теплые
пульсирующие корни сосны. Но чуть опоздала. Лицо горело, как будто  по
нему хлестнули кипятком.
   - Глаза! - кричал Дик. - Глаза целы?
   Он рванул Марьяну за плечи, оторвал от корней ее  судорожно  сжатые
болью пальцы, посадил.
   - Не открывай глаз, - приказал он и быстро принялся вытаскивать  из
лица маленькие тонкие иголки. И приговаривал сердито: - Дура,  тебя  в
лес пускать нельзя. Слушать надо. Больно, да?
   Неожиданно он навалился на Марьяну и повалил на корни.
   - Больно же!
   - Еще один пролетел, - сказал он, поднимаясь. -  Потом  посмотришь.
Он об мою спину рассыпался.
   Два шарика перекати-поля пролетели метрах в трех. Тугие, сплетенные
из иголочек-семян, но легкие как воздух, потому что пустые внутри, они
будут летать, пока не ударятся ненароком о дерево или  не  налетят  от
порыва ветра на скалу. Миллион  шаров  погибнет  зря,  а  один  найдет
своего медведя, утыкает иголками теплую шкуру, и  пойдут  от  иголочек
молодые побеги. Они очень опасны, эти шары, и в сезон созревания  надо
быть осторожным в лесу, а то потом на всю жизнь останутся отметинки.
   - Ну ничего, - сказал Дик, - больше иголок не осталось. И в глаз не
попало. Это главное, чтобы в глаз не попало.
   - А много ранок? - спросила Марьяна тихо.
   - Не пропадет твоя красота, - сказал Дик. -  Теперь  домой  скорей,
пускай Эгли смажет жиром.
   - Да, конечно. - Марьяна провела ладонью по щеке.
   Дик заметил, ударил по руке:
   - Грибы хватала, цветок брала. Психованная  ты  какая-то.  Инфекцию
занесешь.
   Грибы тем временем выбрались из мешка, расползлись между корней,  и
некоторые даже успели  до  половины  закопаться  в  землю.  Дик  помог
Марьяне собрать их. А фиалку они так  и  не  нашли.  Потом  Дик  отдал
Марьяне мешок, он был легкий, но Дик не хотел  занимать  рук.  В  лесу
решают секунды, и руки охотника должны быть свободны.
   - Посмотри, - сказала Марьяна, принимая мешок. Ее прохладная  узкая
кисть с обломанными ногтями  задержалась  на  руке  Дика.  -  Я  очень
изуродована?
   - Смешно, - сказал Дик, - у  всех  на  лице  точки.  И  у  меня.  Я
изуродован? Это татуировка нашего племени.
   - Татуировка?
   - Забыла? Старый учил  нас  по  истории,  что  дикие  племена  себя
специально так украшали. Как награда.
   - Так это дикари, - сказала Марьяна, - а мне больно.
   - Мы тоже дикари.
   Дик уже шел вперед. Не оборачивался. Но Марьяна знала, что  он  все
слышит. У него слух охотника. Марьяна перепрыгнула через серый стебель
лианы-хищницы.
   - Потом чесаться будет, спать невозможно. Главное - не расчесывать.
Тогда следов не останется. Только все расчесывают.
   - Я не буду, - сказала Марьяна.
   - Во сне забудешь и расчешешь.
   Дождь пошел сильнее, волосы прилипли к голове, и капли срывались  с
ресниц, мешали смотреть, но  щекам  было  приятно  от  холодной  воды.
Марьяна подумала, что Дика надо подстричь,  а  то  волосы  на  плечах,
мешают. Плохо, что он живет один. Все живут семьями, а он один. С  тех
пор как его отец умер, так и живет. Привык уже.
   - Ты что-то чувствуешь? - спросила Марьяна, увидев, что  Дик  пошел
быстрее.
   - Да, - сказал он, - звери. Наверное, шакалы. Стая.
   Они побежали, но в лесу трудно бежать быстро.  Те,  кто  бегает  не
глядя, попадают на обед лиане или  дубу.  Грибы  бились  в  мешке,  но
Марьяна не хотела их выкидывать. Уже  скоро  будет  вырубка,  а  потом
поселок. Там, у изгороди, кто-нибудь обязательно дежурит. Она увидела,
как Дик достал из-за пояса нож и перехватил удобнее арбалет. Она  тоже
вытащила нож из-за пояса. Но ее нож узкий,  тонкий,  он  хорош,  чтобы
резать лианы или откапывать грибы. А если тебя догоняет стая  шакалов,
то нож не поможет, лучше взять палку.

        x x x

   Олег доел суп, поставил кастрюлю с гущей повыше, на полку.  Ученики
простучали босыми пятками по глинобитному полу,  и  сквозь  бойницу  в
стене Олег видел, как они, выскакивая из двери,  прыгали  в  громадную
лужу, набравшуюся за последние  дни.  Брызги  во  все  стороны!  Потом
кто-то из них  крикнул:  "Червяк!"  И  они  сгрудились  в  кучу,  ловя
червяка, а его розовый хвост высунулся из воды и хлестал  учеников  по
ногам. Рыжая Рут, дочка Томаса, завопила: видно, червяк угодил  ей  по
голой руке жгучей присоской; ее мать высунулась  из  дома  напротив  и
крикнула:
   - Вы с ума сошли! Кто же лезет в воду! Так без рук можно  остаться!
Немедленно домой!
   Но ученики решили вытащить червяка  наружу,  и  Олег  знал  почему.
Тогда червяк меняет цвет, становится то красным, то синим,  это  очень
интересно, только интересно им, а не матерям, которые панически боятся
червяков, безвредных и трусливых тварей.
   Линда, жена Томаса, стояла на краю  лужи  и  звала  дочь,  а  Олег,
предупредив вопрос матери, сказал:
   - Сейчас приду.
   А сам вышел на улицу и посмотрел в ее конец, к воротам в  изгороди,
возле которых стоял Томас с арбалетом  в  руке.  В  позе  Томаса  было
напряжение. "Неладно, - сказал себе Олег. - Неладно, я же так и думал.
Дик ее завел куда-то далеко, и там что-то случилось.  Дик  не  думает,
что она совсем другая, не такая, как он, и ее надо беречь".
   Ребята тащили червяка наружу, он уже стал почти  черным,  никак  не
мог приспособиться к плену. Тут рыжую Рут тоже взяли в плен,  и  Линда
потащила ее домой. Олег побежал к изгороди и на бегу сообразил, что не
взял арбалета и поэтому пользы от него никакой.
   - Что? - спросил он Томаса.
   Тот, не оборачиваясь, сказал:
   - По-моему, шакалы опять шляются. Стая.
   - Та же, что и ночью?
   - Не знаю. Раньше они днем не ходили. А ты Марьяну ждешь?
   - Они с Диком за грибами пошли.
   - Я знаю, я их сам выпускал. Да ты не волнуйся. Если  с  Диком,  то
ничего не будет. Он прирожденный охотник.
   Олег кивнул. В этих словах была обида, хотя Томас не хотел  обижать
Олега. Просто так получалось, что Дик надежнее,  Дик  охотник,  а  он,
Олег, не очень охотник. Как будто быть охотником -  высшее  достижение
человечества.
   - Я, конечно, понимаю, - улыбнулся вдруг Томас. Он опустил  арбалет
и прислонился спиной к столбу ограды. - Но это  вопрос  приоритета.  В
небольшом обществе, скажем, подобном нашему,  способности,  к  примеру
математические, отступают на шаг по шкале  ценностей  по  сравнению  с
умением убить медведя, что несправедливо, но об®яснимо.
   Улыбка у Томаса была вежливая, длинные губы гнулись в углах, словно
не помещались на лице. Лицо было темным, все в  глубоких  морщинах,  а
глаза еще темнее лица. И белки желтые. У Томаса болела печень.  Может,
от этой болезни он стал совсем лысый и  часто  кашлял.  Но  Томас  был
выносливым и лучше всех знал дорогу к перевалу.
   Томас вскинул арбалет и, не  прицеливаясь,  выпустил  стрелу.  Олег
кинул взгляд туда, куда, взвизгнув, метнулась стрела. Шакал  не  успел
увернуться. Он выпал из кустов, словно кусты держали его  на  весу,  а
теперь выпустили. Он рухнул на луг и, дернувшись, затих.
   - Выстрел мастера, - сказал Олег.
   - Спасибо. Надо оттащить, пока воронье не налетело.
   - Я притащу, - сказал Олег.
   - Нет, - сказал  Томас,  -  он  не  один.  Лучше  сбегай  за  своим
арбалетом. Если ребята будут возвращаться,  им  придется  сквозь  стаю
идти. Сколько шакалов в стае?
   - Я шесть штук ночью насчитал, - сказал Олег.
   Черная пасть шакала была разинута, белая шерсть торчала иглами.
   Олег повернулся было, чтобы бежать за арбалетом, но  его  остановил
свист Томаса. Свист громкий, в любом углу поселка слышно.
   Остановиться? Нет, лучше за арбалетом! Это одна минута.
   - Что там? - Мать стояла в дверях.
   Он оттолкнул ее, схватил со стены арбалет, чуть не вырвал крюк. Где
стрелы? Под столом? Близнецы, что ли, утащили?
   - Стрелы за плитой, - сказала мать. - Что случилось?  Что-нибудь  с
Марьяной?
   Старый выбежал с копьем. Как  будешь  стрелять  из  арбалета  одной
рукой? Олег обогнал Старого, на ходу  вытаскивая  стрелу  из  колчана,
хотя на ходу этого делать не стоило. Вся  малышня  поселка  неслась  к
изгороди.
   -  Назад!  -  крикнул  Олег  грозным  голосом,  но  никто  его   не
послушался.
   Рядом с Томасом уже  стоял  Сергеев,  держа  в  руке  большой  лук.
Мужчины  напряженно  прислушивались.  Сергеев  поднял  руку  без  двух
пальцев, приказывая тем, кто подбегал сзади, замереть.
   И тогда из серой ровной стены леса донесся крик. Человеческий крик.
Крик был далекий, короткий,  он  прервался,  и  наступила  бесконечная
тишина, потому что ни одна душа в поселке не смела даже  дышать.  Даже
младенцы в колыбели замолкли. И Олег представил, нет, даже увидел, как
там, за стеной дождя и белесых стволов, в живом,  дышащем,  движущемся
лесу, прижимаясь спиной к теплой и жгучей коре сосны, стоит Марьяна, а
Дик, упав на колено - кровь хлещет из разорванной зубами шакала  руки,
- старается перехватить копье...
   - Старый! - крикнул Томас. - Борис! Останешься  у  изгороди.  Олег,
беги за нами.
   У леса их догнала тетя Луиза с ее знаменитым тесаком, которым она в
прошлом году отогнала медведя. В другой руке она несла головешку. Тетя
Луиза была большой, толстой и страшной женщиной - короткие седые космы
во все  стороны,  балахон  надулся  колоколом.  Даже  деревья  пугливо
втягивали ветки и скручивали листья, потому что тетя  Луиза  была  как
злой дух, который зимой рычит в ущелье. И когда тетя Луиза споткнулась
о лиану-хищницу, та, вместо того чтобы схватить жертву, спряталась  за
ствол, как трусливая змея.
   Томас так неожиданно остановился, что Сергеев чуть  не  налетел  на
него, и, сунув два пальца в рот, свистнул. Никто в поселке не умел так
оглушительно свистеть.
   Когда свист прервался, Олег  понял,  как  затаился,  испугался  лес
человеческого топота, человеческой  тревоги  и  гнева.  Только  слышно
было, как тяжело дышит грузная тетя Луиза.
   - Сюда! - крикнула Марьяна.
   Голос ее  прозвучал  совсем  близко.  Она  даже  не  крикнула,  она
позвала, как зовут  с  другого  конца  поселка.  И  потом,  когда  они
побежали снова, Олег услышал голос Дика, вернее, рев, как звериный,  и
бешеное уханье шакала.
   Олег метнулся в сторону, чтобы обогнать тетю Луизу,  но  перед  ним
возникла спина Сергеева, который не успел даже одеться, бежал в  одних
кожаных штанах.
   Марьяна, как в видении Олега, стояла, прижавшись к  мягкому  белому
стволу старой толстой сосны, который подался  внутрь,  будто  старался
оградить девушку. Но Дик не упал.  Дик  отбивался  ножом  от  большого
седого шакала, который увертывался от ударов, шипя  и  извиваясь.  Еще
один шакал корчился сбоку на земле, стрела в боку.  И  штук  пять,  не
меньше, сидели в ряд в сторонке, будто зрители. У шакалов  есть  такая
странная манера. Они не  нападают  скопом,  а  ждут.  Если  первый  не
справится с добычей, за  дело  принимается  второй.  И  так,  пока  не
победят. Им друг друга не жалко. Они этого не понимают. Сергеев, когда
вскрывал одного шакала, с трудом отыскал у него мозг.
   Шакалы-зрители, как по команде, повернули морды  к  людям,  которые
ворвались на поляну. И  Олегу  показалось  вдруг,  что  красные  точки
шакальих глаз смотрят на него с осуждением. Разве можно нападать  всем
вместе? Это же не по правилам.
   Шакал, который все норовил захватить зубами, выхватить  нож,  вдруг
повалился набок: из основания длинной шеи торчала стрела. Оказывается,
Томас успел выстрелить, пока Олег соображал, что к чему. А Дик, словно
ждал этого, тут же повернулся к остальным шакалам и бросился на них  с
копьем. Рядом с ним  уже  были  Сергеев  и  тетя  Луиза  с  тесаком  и
головешкой. Прежде чем шакалы  поняли,  что  произошло,  двое  из  них
валялись  мертвыми,  а  остальные  свернулись  кольцами  -  чешуйчатые
плоские хвосты концами на голые затылки - и покатились в  чащу.  Никто
за ними не побежал. А Олег шагнул к Марьяне:
   - С тобой ничего?
   Марьяна плакала. Прижимала к груди шевелящийся мешок  с  грибами  и
горько плакала.
   - Ну скажи, скажи! - испугался Олег.
   - Меня перекати-поле изжалило, - плакала Марьяна. - Теперь  я  буду
рябая.
   - Жаль, что вы так быстро прибежали, - сказал Дик, вытирая кровь со
щеки, - я только во вкус вошел.
   - Не говори глупостей, - сказала тетя Луиза.
   - Третий или четвертый тебя бы одолел, - сказал Сергеев.

        x x x

   По дороге к поселку Дика начало трясти, от  шак