о?
   - Семнадцать.
   - Немало.
   - Что вы! Нас детьми считают.
   - Дураки считают. Но я не к тому. За  семнадцать  лет  сколько  заборов
тебе понаставили? С первых шагов: туда не  ходи,  этого  нельзя,  сюда  не
садись, там не стой, того не делай, сего  не  моги  -  целый  лабиринт  из
"нельзя", мудрено выбраться. Вот ты и привык осторожничать: как бы чего не
вышло...
   - Не привык я!
   - И молодец, вижу! А другие вон привыкают, еще и обживаются... Меня раз
в школу позвали, как ветерана войны и труда: мол, расскажите, Пал Сергеич,
о вашем героическом  прошлом.  Сидят  передо  мной  пионерчики  -  чистые,
глаженые. Рассказываю я им о чем-то, а сам подмечаю: они меня-то  слушают,
а сами нет-нет да на учительницу косятся. Та в  ладоши  захлопает,  они  -
следом. Та сидит смирно -  и  они  сидят.  Дай,  думаю,  расшевелю,  пусть
посмеются. Война, она хоть и страшная гадина, а смешного тоже много  было.
А чего? Жизнь!.. Вспомнил я, как в сорок третьем, под Барановичами, фашист
на нашу роту напал, когда мы спали. Не ждали нападения, разведка ничего не
донесла, разлеглись кто как: кто  одни  сапоги  снял,  а  кто  и  штаны  с
гимнастеркой. Лето, жара. Ну, фрицы и вмазали. Ротный  орет:  "Тревога?  В
ружье!" Мы - кто в чем был - автоматы в руки и в атаку... Так, босиком  да
в подштанниках, фашиста и отбросили. Вот ты рыгочешь сейчас, а пионерчикам
тогда тоже весело было. Они - в смех, а учительница им: "Прекратить сейчас
же! Как не стыдно! Война - это героизм, это каждодневный подвиг, и  ничего
смешного в истории товарища Коновалова я не вижу". Понял:  она  не  видит.
Значит, и они видеть не должны. И что  ты  думаешь?  Стихли,  заскучали...
Жалко мне их стало - ну, до боли.  Вырастут,  что  про  войну  нашу  знать
будут? Что она - каждодневный  подвиг?  Что  мы  -  не  люди,  а  какие-то
каменные истуканы с памятников?.. Опять я  не  о  том...  Я  к  чему?  Эти
пионерчики уже застегнуты на  все  пуговицы.  А  дальше  -  больше.  И  их
застегивают,  и  они  ручонками  помогают:  так,  мол,  надо.  Кому  надо?
Учительнице этой, мымре?.. Меня вон батька всего и учил: никогда  не  ври.
Заставлять будут, а ты все одно не ври. Он сам  по  правде  жил,  да  и  я
вроде... А тут - ты уж извини, тезка, - твоего деда назвать  хочу.  Может,
не помнишь, давно дело было, чинил я Андрею Андреевичу его тачку, он рядом
пасся. А тут ты бежишь: "Деда, деда, тебя к телефону".  Ну,  он  и  скажи,
сердито так: "Я же тебя предупредил: всем говорить, что  меня  нет  дома".
Мелочь вроде, а тоже, знаешь, кирпичик...
   - В стену? - Павлик  молчал-молчал,  слушал  коноваловский  монолог,  а
сейчас прорвался с репликой.
   - В нее, родимую! Я про заборы сказал, которые мы вашему брату ставим -
вот они-то в стены  и  вырастают.  Вы  -  ребятки  умные,  уроки  на  лету
схватываете, со временем такие стены выкладываете  -  только  на  цыпочках
через них видать. Да  и  куда  видать?  Только  вдаль,  только  в  светлое
будущее. А что рядом, по ту сторону стены - и на цыпочках не увидишь...
   - Опять мы виноваты!.. Я ж вас  так  понял,  что  молодым  стены  -  не
помеха.
   - Как не помеха? Помеха. Но фокус в тем, что вы их видите, а значит,  и
сломать поможете. И уж, конечно, новых не строить! Но  для  этого,  тезка,
молодым надо всю жизнь оставаться. Ты оглянись кругом: разве  только  твои
дружки дело делают? Я вот с тобой. Вон еще моих ровесников сколько! И, как
говорится, среднее поколение тоже в наличии... Да и сам  посуди:  не  одни
молодые страну нашу выстроили.  Страна  -  не  стена,  ее  построить  куда
тяжелее. А ведь стоит...
   - И стена стоит.
   - Точно! - Коновалов любовно поглядел на стену, почти законченную  уже,
- ну, может, метров в пять просвет посередине остался, там Сенька  Пахомов
со стариком Подшиваловым в четыре руки трудились. - Вон она какая...
   Стена и вправду впечатляла. Массивностью своей, аккуратностью _штучной_
кладки,  апокалипсической  бессмысленностью  впечатляла.  Двери  под®ездов
выходили в глухие кирпичные тупички, наглухо отрезавшие жильцов  от  мира.
Разве что через стену -  в  мир,  но  для  этого  каскадерская  подготовка
требуется... И что характерно, с удивлением отметил Павлик, все  строители
оказались по одну сторону  стены  -  как  сговорились.  У  них-то  _выход_
имелся: на набережную и - на все четыре стороны...
   - А как же в школу? - праздно поинтересовался Павлик. - Ни  пройти,  ни
проехать.
   - Школа на сегодня отменяется, - сказал Коновалов. - Считай, каникулы.
   - Вряд ли. Из соседних дворов ребята придут. По набережной.
   - Откуда ты знаешь: может, в соседних дворах такие же стены стоят...
   - Верно!  -  Павлик  аж  поразился  столь  простой  догадке,  почему-то
миновавшей его суперумную голову.
   И в это мгновение кто-то крикнул:
   - Смотрите: пожар!
   Из трех окон второго этажа школьного здания  валил  густой  сизый  дым.
Вопреки здравому смыслу он не подымался к небу, не улетал  к  Москве-реке,
сносимый ветром, - медленно и неуклонно сползал вниз, струился  по  земле,
заполнил весь школьный двор, выплыл из ворот, из щелей в заборе, потек  по
асфальту к стене. Его прибывало все больше  и  больше;  казалось,  что  он
рождается не только в недрах школы, а конденсируется прямо из воздуха. Все
во дворе стояли по пояс в дыму, и Павлик подумал,  что  кричавший  ошибся:
это был не пожар. Дым не пах гарью, он вообще не имел никакого запаха,  он
скорее походил на тот, который используют в своих мистификаторских фокусах
падкие на внешние эффекты цирковые иллюзионисты. И еще туман - он  походил
на обыкновенный ночной туман, обитающий на болотах, в  мокрых  низинах,  а
иной раз и на кладбищах. Туман этот легко перевалил через стену,  вполз  в
раскрытые настежь двери под®ездов, а там - можно было догадаться! -  вором
проник в замочные скважины, просочился в поддверные  щели,  обосновался  в
квартирах. Вот он уже показался в форточках, в открытых окнах, но -  опять
же вопреки здравому смыслу! - не потек дальше,  не  завершил  предписанный
физическими законами круговорот, а повис на  стене  дома  перед  окнами  -
множество уродливых сизых нашлепок на крашенной веселенькой охрой стене.
   Дом ослеп.
   - Не хотел бы я проснуться в собственной постели, - философски  заметил
Павлик.
   - О своих подумал?
   - О деде.
   - Да-а уж... - неопределенно протянул Коновалов. - Страшновато, тезка?
   - Малость есть.
   - А деду - вдесятеро будет. Он ведь _не знает_.
   - Что же делать?
   - Вопрос.
   - Нам всем надо было быть там...
   - Кроме меня, - грустно сказал Коновалов. - У меня бояться некому...


   Алевтина Олеговна закрыла окна химического кабинета,  в  последний  раз
оглядела его. Все чисто, пробирки, реторты, колбы вымыты,  реактивы  -  на
своих местах, газ отключен, вода перекрыта. Можно уходить.
   Тумана в кабинете совсем не было. Отводные резиновые трубки вывели  его
из окна - весь, без остатка.
   Алевтина Олеговна заперла кабинет,  спустилась  по  лестнице,  повесила
ключ на положенный ему гвоздик в шкафчике над  сладко  спящей  сторожихой.
Сторожиха почмокала во сне  губами,  улыбнулась  чему-то.  Через  час  она
проснется, дозором пройдет по этажам, сдаст сменщице  ночное  дежурство  и
уедет домой - в другой район необ®ятной столицы. Там, конечно,  тоже  есть
свои школы, а в них  -  Алевтина  Олеговна  усмехнулась  -  свои  Алевтины
Олеговны. Интересно: что они сегодня ночью делали?..
   Алевтина Олеговна вышла во двор. Он был пуст, ночные строители  куда-то
подевались, но стена стояла по-прежнему - высокая,  могучая,  угрюмая,  на
редкость  диссонирующая  с  солнечным  утром,  с  весенним   ветерком,   с
сочно-зелеными майскими кронами дворовых деревьев.
   Тумана не было и во дворе.  Он,  похоже,  целиком  всосался  в  дом,  в
квартиры. А сам дом выглядел  жутковато,  ослепший,  без  привычных  глазу
рядов окон, вместо них -  неровные  куски  тумана,  словно  приклеенные  к
оконным рамам и стеклам.
   По двору, навстречу Алевтине Олеговне, неторопливо шли старик пенсионер
Коновалов и знакомый молодой человек, оба выглядели, как утверждают борзые
журналисты, усталыми, но довольными.
   - Спасибо, Алевтина Олеговна, - сказал молодой человек. - Вы и  вправду
мастер. Туман вышел на славу.
   - На чью славу? - невесело пошутила Алевтина Олеговна.
   Она думала о муже, который еще спит и к которому теперь не пробраться -
как в недавнем дурацком сне. Но выходит, что не таком уж и дурацком...
   - О славе завтра подумаем, - вмешался вдруг Коновалов. - А сейчас домой
надо, баиньки.
   - Какие баиньки? Вставать пора... - констатировала  Алевтина  Олеговна.
Часы на школе отмерили половину седьмого.
   - То-то и оно, - непонятно  согласился  Коновалов.  А  молодой  человек
подтвердил:
   - Вы правы, Алевтина Олеговна, самое время вставать.
   И  Алевтина  Олеговна   почувствовала   вдруг,   как   неведомая   сила
подхватывает ее, поднимает над землей, закручивает, швыряет невесть куда -
в туман, в неизвестность, в кромешную темноту.


   Зазвонил будильник, и Алевтина Олеговна с трудом открыла глаза.  Первая
мысль была до зевоты банальной: где я? Но и банальные мысли  имеют  полное
право на существование,  без  них  в  нашем  повседневном  житье-бытье  не
обойтись. В самом деле: секунду назад стояла  во  дворе  перед  стеной,  а
сейчас - это Алевтина Олеговна мгновенно определила! - лежит в собственной
постели, причем не в костюме и туфлях, а в ночной рубашке и босиком.
   Подумала: неужто опять сон?
   Но нет, не сон: слишком хорошо, слишком четко по мнилась ей пролетевшая
ночь. И как долго ждала пяти утра, и  как  торопливо  шла  по  двору,  как
лавировала между сновавшими туда-сюда жильцами, которые  дружно  возводили
стену, и ясно помнилась и гулкая пустота школьного здания,  и  сизый  дым,
вырывающийся в окна из толстых резиновых трубок...
   Но почему ничего не видно?
   Туман,  созданный  химическим  опытом  Алевтины  Олеговны,  по-хозяйски
обосновался в ее квартире. Он был густым и на глаз плотным - как черничный
кисель, но движений отнюдь не сковывал.  Да  и  дышалось  легко.  Алевтина
Олеговна встала и, вытянув вперед руки, пошла по  комнате  -  ощупью,  как
слепая. Наткнулась на что-то, ударилась коленкой - больно. Сдержала  стон,
опустила руку - точно, туалетный столик. Надо левей...  Двинулась  вперед,
нащупала спинку кровати, вцепилась в нее, как в  спасительный  ориентир  -
сейчас по нему и до спящего  мужа  доберется.  Еще  шаг,  еще...  Алевтина
Олеговна уперлась руками во что-то  холодное,  массивное,  неподвижное.  И
опустила в бессилии руки, прижалась  лбом  к  этому  холодному,  пахнущему
улицей, пылью, цементом - _чужому_.
   Ничего не было сном. Кирпичная  стена  наглухо  отделила  ее  от  мужа,
перерезала комнату, надвое разделила кровать.


   Павлик проснулся сразу - будто и не  спал  вовсе.  И  сразу  сообразил:
конечно, не спад! Все это - не более чем хитрый трюк хитрого парня в белой
куртке. Или не его, нет! Когда он с Павликом впервые беседовал, когда  они
ушли на набережную, подальше от чужих глаз и ушей,  когда  парень  поведал
ему _план_, Павлик особенно не удивлялся. Просто сказал:
   - Ну, допустим, все будет именно так. Но для этого  нужен  как  минимум
один профессиональный волшебник, - вроде бы  он  так  элегантно  шутил,  а
вроде бы - всерьез прощупывал загадочного парня. А тот с ходу ответил:
   - Волшебник есть.
   Тоже не поймешь: хохмил или взаправду...
   - Ты, что ли? - спросил Павлик.
   - Почему бы и нет? - вопросом на вопрос.
   - Давно практикуешь?
   - Может, день, а может, всю жизнь.
   - Как понять, маэстро?
   - Так и понимай, - отрезал парень. Но сжалился  над  Павликом,  пояснил
темновато: - В каждом из нас спит волшебник, крепко спит, мы о  нем  и  не
подозреваем. Но если его разбудить... - не договорил, не пожелал.
   Но Павлик не отставал:
   - Кто же его разбудил, интересно?
   - "Время. События. Люди".  Слыхал  про  такую  телепередачу?  -  парень
засмеялся, легонько хлопнул Павлика по спине. -  Ох  и  любопытен  же  ты,
отрок!..
   - Я серьезно, - упрямо настаивал Павлик.
   - И я серьезно, - парень и впрямь посерьезнел. - Ты вдумайся, вдумайся?
Время... События... Люди... И не захочешь, а заставят.
   - Слушай, а ты сам откуда? - жалобно спросил Павлик, отчетливо понимая,
что ничего больше из парня не вытянешь.
   - Отовсюду, - коротко сказал парень. - Привет. Закончили интервью.
   - Последний вопрос, - взмолился Павлик. - Почему именно _ты_?
   - Почему я? - удивился парень. - С чего  ты  взял?  Не  только  я.  Нас
много.
   - Кого _нас_?
   - Ты после школы случаем не на юрфак собрался? - ехидно поинтересовался
парень. - Прямо следователь... Ну, все, я пошел.
   - Секунду, - быстро сказал Павлик. - Звать тебя как?
   - Звать?.. - парень притормозил. - По-разному. Николай. Михаил.  Семен.
Владимир, Александр... Любое имя. Павел, например.
   - Павел?
   - А чем плохо? Тебя ж так зовут...
   - Я не волшебник.
   - А вот это бабушка надвое сказала, - засмеялся  парень  и  свернул  во
двор.
   Надоел ему допрос.
   В  свое  время,  если  читатель  помнит,  автор  скрыл  этот  разговор,
сославшись на "первое правило разведчика", помянутое - или придуманное?  -
парнем. Спрашивается: почему? Вот вам к месту еще одно  "правило":  всякая
информация полезна лишь в  том  случае,  если  приходит  вовремя.  Момент,
считает автор, наступил.


   Туман в комнате висел - вытянутой руки не  увидать.  Молодец  Алевтина,
отметил про  себя  Павлик,  толково  сработала.  Что  за  прихоти  судьбы,
размышлял  он,  в  школе  Алевтину  считают  мымрой  и  сухарем,  прозвали
"химозой", на уроках сачковали, а она, оказывается, из _наших_...
   Павлик верил всему, что  рассказал  парень.  И  в  самом  деле,  стоило
Павлику пожалеть, что они с дедом оказались по разные стороны  стены,  как
нате вам, пожалуйста: он -  здесь,  в  своей  кровати,  а  дед  дрыхнет  в
соседней комнате, ни о чем не подозревая.  И  плохо,  что  не  подозревая:
сердце у деда, как говорится, не камень, слабенькое сердчишко, изношенное,
как бы он ни хорохорился, ни играл в спортсмена. Проснется старик - не дай
бог, инфаркт хватит...
   Павлик встал и отправился к деду в комнату.
   Легко сказать - отправился! Путешествие в тумане -  дело  хитрое,  даже
если знаешь маршрут назубок, с детства. Но туман  прихотливо  изменил  все
масштабы,  смазал  привычные  расстояния,  перемешал  предметы.  На   пути
неожиданно вырастали то сдвинутый кем-то стул, то острый косяк  двери,  то
сама дверь, почему-то шаловливо гуляющая на петлях, то книжный  стеллаж  в
коридоре, невесть как увеличившийся в размерах. Короче, до  кабинета  деда
Павлик добрался, имея следующие нежелательные трофеи: шишку на лбу -  раз,
ссадину на руке - два, синяк на колене - три. Или что-то вроде - в  тумане
не разглядишь.
   Сразу за стеллажом коридор сворачивал направо - к дедовским  владениям.
Павлик уверенно туда последовал и вдруг с ходу уперся во что-то холодное и
неподвижное. Прижал к этому "что-то" сразу вспотевшие ладони, бессмысленно
напряг руки, пытаясь сдвинуть, столкнуть, сломать препятствие.  Куда  там!
Стену на совесть строили, сам Павлик и строил - в три  кирпичика,  один  к
одному. Монолит!
   - Дед! - яростно выкрикнул Павлик. - Дед, проснись!


   Алевтина Олеговна, по-прежнему  опасливо  держась  за  спинку  кровати,
вернулась назад, к туалетному столику,  пошарила  в  ящике,  нащупала  там
маленький   карандашик-фонарь,   который   муж   привез   из   заграничной
командировки. Не зажигая его, панически боясь, что сели  батарейки,  пошла
обратно. Дойдя до стены, взгромоздилась  на  матрас,  потом  -  на  спинку
кровати. Стоять на ней босыми ногами было больно, но Алевтина Олеговна  на
боль не обратила внимания, плевать ей было на боль, потому что стена - как
Алевтина Олеговна и надеялась - оказалась той же высоты, что и  во  дворе,
метров двух, не больше, а значит,  до  мужа  можно  хотя  бы  докричаться.
Невеликий росточек Алевтины Олеговны позволил ей всего лишь ткнуться носом
в верхний край стены. Алевтина Олеговна схватилась за стену левой рукой, а
правую протянула на половину мужа, включила фонарик. Батарейки не сели, он
светил исправно, но острый и сильный  луч  его  упирался  в  плотное  тело
тумана и, угасая, исчезал в нем.  Алевтина  Олеговна  швырнула  фонарь  на
постель и - в голос:
   - Саша, я здесь, не бойся, Саша!


   Ирка и Сенька Пахомовы крепко спали, умаявшись за ночь. Сенька кашлянул
легонько, перевернулся на другой бок, разбудил  Ирку.  Ирка  открыла  один
глаз, сразу  сощурила  его:  солнце  било  сквозь  незакрытые  шторы,  как
пограничный прожектор. Прикрывшись от его лучей ладошкой, Ирка глянула  на
будильник: семь почти. Ну и черт с ним,  расслабленно  подумала  Ирка,  не
пойду на работу, а днем  сбегаю,  подам  заявление.  Прав  Сеня:  лучше  в
детский сад устроиться. Тем более звали. И Наденька на глазах будет...
   Тоже перевернулась на другой бок, обняла  сопящего  Сеньку.  Спать  так
спать.


   - Откуда стена?  -  расходился  Топорин-старший,  вдавливая  в  кирпичи
сухие, с гречневой россыпью пятен кулаки.  -  Я  спрашиваю,  черт  побери,
откуда взялась стена в моей квартире? Не смей ерничать, мальчишка, сопляк,
отвечай немедленно: откуда эта дрянь?
   Можно было, конечно, обидеться на "сопляка", повернуться и  скрыться  -
буквально! - в туманной дали, но Павлик понимал  состояние  старого  деда,
делал скидку на стереотип его мышления, на его, мягко  говоря,  возрастную
_зашоренность_, поэтому вновь терпеливо принялся об®яснять:
   - Дед, я прекрасно понимаю твое  волнение,  но  прошу  тебя:  соберись,
успокойся, вдумайся в мои слова.
   Это - не просто стена. Это - символ. Символ нашей разобщенности, вашего
нежелания  понять  друг  друга,  нашей  проклятой  привычки  жить   только
собственными представлениями и неумением принять чужие...
   Павлик употребил эти казенные,  газетные,  стершиеся  от  многократного
пользования обороты и сам себя презирал. Но и деда тоже  презирал  -  так,
самую малость. В самом деле, куда проще: между нами - стена. И  все  сразу
понятно, что не сказано  -  додумай,  дофантазируй.  Так  нет,  необходимы
_слова_, много слов, и от каждого несет мертвечиной. Господи,  да  кому  ж
это нужно, чтоб родные люди друг перед другом речи  держали?!  _Родные_!..
Не вовремя домой явился - лекция. Не ту книгу взял - лекция. Не туда и  не
с тем пошел - обвинительная речь. Не жизнь, а прения сторон.  Будто  не  в
отдельных квартирах мы живем, а в отдельных залах суда, нападаем-обвиняем,
отступаем-защищаем,  казним,  милуем,  произносим  речи  обвинительные   и
оправдательные, ищем улики,  ловим  на  противоречиях.  А  надо-то  всего:
намек, взгляд, брошенное вскользь слово, поступок, наконец...


   Стеценко проснулся от вопля жены и спросонья ничего  не  понял.  Кругом
было белым-бело, бело непроглядно, голос жены слышался откуда-то издалека,
не то из другой комнаты, не то из-под одеяла.
   - Что случилось? - спросил Стеценко.
   - Саша, Сашенька, - причитала жена, - ты только не пугайся, но у нас  в
комнате - стена.
   Нет, не из кухни и не из-под одеяла шел голос, понял  он,  а  вроде  бы
сверху. На шкаф она, что ли, забралась? Или на люстру?..
   - Какая стена? Что за бред? Где ты, Аля?
   - Я здесь, Саша, я на кровати. Протяни руку.
   Стеценко протянул руку и уперся  в  стену.  "Сплю  я  и  сон  вижу",  -
нелогично подумал он.
   - Это не сон, - продолжала Алевтина Олеговна,  -  это  самая  настоящая
стена.
   Докатились, констатировал Стеценко, уже и мысли читает.
   Он ощупал стену. Стена как стена, кирпичная,  крепкая.  И  вдруг  разом
пришел в себя, сердце больно ухнуло, провалилось куда-то вниз - в желудок,
наверно. Стеценко ощутил пугающую пустоту в  груди,  вскочил  на  постели,
зашарил по стене руками.
   - Аля, Аленька,