ом, все равно ее нельзя брать. Кто нас  мог
снабдить картой? Партизаны? Значит, необходимо знать  все  о  партизанском
движении в здешних местах. Вряд  ли  наш  уважаемый  профессор  был  менее
дотошным в то время. Он мгновенно поймает нас на неточности или, что хуже,
на незнании обстановки и преспокойно поставит к стенке.
   Старков подумал, что Раф вряд ли преувеличивает.  Комиссар  Старков  не
стал бы церемониться с подозрительными типами, даже  перепроверять  их  не
стал бы: времени не было, фашисты вот-вот подойдут, бой  впереди,  некогда
разбираться. Ну не к стенке, это уж слишком.  А  вот  повязать  голубчиков
накрепко, кляп - в рот, сунуть в одну из обозных телег под солому - вполне
реально. А эта реальность лишит участников эксперимента свободы действий -
и в буквальном смысле, и в переносном.
   - Легенда вам нужна, - сказал он, а Раф немедленно откликнулся:
   -  И  не  просто  достоверная,  а  вызывающая  минимум   контрвопросов.
Подумайте, профессор, вспомните ваше партизанское прошлое. Кем бы мы могли
к вам явиться?
   "Допустим, в расчете  времени  мы  не  ошиблись,  -  думал  Старков.  -
Допустим, отряд уже ушел в Черноборье. Нас - двадцать  девять.  С  нами  -
десять телег обоза,  десять  лошадей  и,  если  мне  память  не  изменяет,
жеребенок. Допустим, мы еще не знаем, что каратели придут именно  сегодня.
И сколько их будет - не знаем. Но  то,  что  их  следует  ждать,  известно
доподлинно. И мы их ждем: для того  и  остались.  И  вот  появляются  трое
парней... Откуда?"
   - А может, не стоит им идти в отряд?  -  подал  голос  председатель.  -
Может, затаятся они где-нибудь, посмотрят, послушают и - назад? Ведь ты же
их со своей дурацкой подозрительностью сразу за провокаторов примешь.
   - Это ты сегодня мою подозрительность называешь дурацкой, -  усмехнулся
Старков. - А тогда она тебе совсем не мешала.
   - Так то тогда... - туманно протянул председатель.
   Олег  оторвался  от  карты,  на  которой   красной   нитью   протянулся
семикилометровый путь от избушки до предполагаемой базы отряда, вмешался в
разговор:
   -  Не  подозрительность  дурацкая,  а,  простите,  весь  ваш  спор.  Я,
например, не собираюсь отсиживаться в кустах. Предлагаю версию. Мы  пришли
из деревни Ивановки, которая  в  сентябре  сорок  второго  была  полностью
сожжена гитлеровцами.
   - Где это - Ивановка? - спросил Димка.
   - В семидесяти километрах южнее. Теперь там колхоз имени Якова Лескова.
   - Нам за двадцать, - сказал Раф. - Резонный  вопрос:  почему  мы  не  в
армии?
   - Потому что мы - партизаны из отряда Лескова.
   - А на кой черт мы явились сюда?
   - Отряд Якова Лескова, базировавшийся около Ивановки, в том же сентябре
был полностью уничтожен фашистами. У Лескова было всего  пятьдесят  четыре
бойца, из которых тридцать шесть - костяк отряда - не  сумевшие  выйти  из
окружения солдаты пехотного полка. Остальные  -  колхозники  из  Ивановки.
Отряд просуществовал всего три месяца, не успел выйти на соединение  ни  с
одним крупным партизанским подразделением, был выдан фашистам предателем и
разбит наголову в бою под Ивановкой двадцать первого сентября. Яков Лесков
- капитан Красной Армии - посмертно награжден орденом Отечественной войны,
его именем назван колхоз. - Он повернулся к Старкову.  -  Вы  должны  были
знать о его существовании, но никого из людей Лескова никогда  не  видели.
Точно?
   - Точно, - сказал Старков. - Мы знали о них.
   Он с удивлением смотрел на Олега.  Откуда  тот  узнал  о  существовании
отряда, о деревне Ивановке, о которой даже многие  местные  колхозники  не
слышали: она расположена на территории другого района.
   - Откуда сведения? - Раф опередил его вопрос.
   - Всяким прогрессом движут интуиция и интерес.  -  Олег  явно  упивался
неожиданной для друзей ролью знатока военной истории, умной  ролью,  думал
Старков, очень уместной и вызывающей уважение. - Две недели назад, как  вы
помните, я мотался в город за конденсаторами. Конденсаторы я не достал, но
зато полдня просидел в краеведческом музее и теперь кумекаю в партизанском
движении в районе не хуже Петровича или шефа. Тогда  у  меня  и  сложилась
модель легенды, с которой мы пойдем в прошлое.
   - Погоди-погоди, - прервал его Старков, - а откуда ты  знал  мой  план?
То, что вы пойдете именно в наш отряд и, кстати, в эти же дни?  Я,  каюсь,
ничего вам не говорил...
   - Впрямую - не говорили. Но примерная  дата  выхода  была  известна.  О
существовании вашего отряда мы еще в прошлом году узнали. Петрович не  раз
рассказывал о нем. Из того, куда мы  ориентируем  экраны-отражатели,  тоже
вывод сам собой  напрашивается.  Идти  без  легенды,  без  точного  знания
обстановки - пустой номер, не на прогулку собираемся. Вот я  и  решил  все
продумать заранее. А то на охоту ехать - собак кормить...  -  Все  это  он
произнес  с  этакой  ленцой  в  голосе:  мол,  что  поделаешь,  приходится
об®яснять очевидное, предельно ясное, если сами не разбираются.
   Он подвинул табурет к стене, прислонился к плакату с грустящей девицей,
оглядел слушателей: ну, что еще непонятно?
   - А парень-то - хват, - с восхищением протянул председатель.
   - Хват - не то слово, - сказал Старков.
   Ему казалось, что он распрекрасно знает своих студентов,  их  непростые
характеры, их привычки, их интересы. С известной самоуверенностью он  даже
пытался прогнозировать поведение  каждого  в  ситуациях,  которые  сам  же
устраивал им - в институтской лаборатории, на экзамене,  даже  в  домашней
обстановке. И почти  никогда  не  ошибался  в  прогнозах,  может  -  самую
малость, какую и в расчет принимать не стоит. Выходит,  обманывал  ты  сам
себя, комиссар, спешил с выводами. Раф, мол, умница,  теоретик  с  хорошим
будущим,  спокойный,  даже  несколько  медлительный,   рассудок   у   него
преобладает над чувствами. Димка -  погорячее,  вспыльчивый,  неусидчивый,
легко увлекающийся  и  легко  меняющий  свои  увлечения.  А  Олег...  Олег
посложнее, это и прошлогодняя проверка боем показала отлично. Его поступки
труднее предугадать,  и  все-таки  ты  пытался  это  делать,  и  вроде  бы
получалось. Но получалось-то в простых случаях,  не  требующих,  выражаясь
языком математики, дополнительных вводных -  на  том  же  экзамене  или  в
лаборатории. Придумал ты себе схемы,  Старков,  и  хочешь  втиснуть  в  их
тесные  каркасы  живые  и  совсем  не  стандартные  характеры.  Опять-таки
возвращаясь  к  математическим   терминам:   характеры,   не   поддающиеся
алгоритмированию. Да  и  разве  возможно  построить  модель  человеческого
характера, даже самого бесхитростного?  Нет,  конечно!  Всегда  она  будет
беднее и однозначнее живого аналога. Плохой  из  тебя  комиссар,  Старков,
просто никудышный. Самоуверен ты и толстокож.  А  может,  на  пенсию  тебе
пора, на покой, цветочки на даче разводить, а с людьми только за обеденным
столом встречаться, где застольные условности вполне  позволяют  несложный
прогноз несложного поведения соседей?
   - А может, мне на пенсию пора? - Старков и не заметил, как спросил  это
вслух.
   Олег засмеялся:
   -  Время  жить  и  время  самобичеваться.  У  нас  сейчас  время  жить,
профессор, а самобичеваться потом будем, если причины  найдутся.  Пока  их
нет и не предвидится. Все хорошо,  прекрасная  маркиза.  Давайте-ка  лучше
разберемся в нашей легенде. Я спрашиваю, вы отвечаете, все хором и  каждый
соло. Идет?
   - Идет, - хором откликнулись Раф и  Димка.  Они  охотно  приняли  игру,
предложенную Олегом, ничуть пока не сомневаясь в том, что это все же игра.
   И трудно было упрекнуть их в легкомыслии, потому что не могли, не умели
они  представить  себе  жестокую  реальность,   в   которую   их   поведет
эксперимент. В конце концов, это - та же лаборатория, та же  испытательная
камера, но перенесенная в осенний холодный  лес,  бесконечно  раздвинувшая
свои прозрачные стенки. И они -  хозяева  положения,  экспериментаторы,  а
белая мышь в камере по-прежнему жива и здорова и  лопает  крошки  хлеба  с
ладони. И все хорошо, прекрасная маркиза, все расчудесно.
   - У меня сомнение, - сказал Олег. - Кем лучше быть: коренными  жителями
Ивановки или окруженцами?
   - Лучше окруженцами, - сказал Димка. - Кто-то из отряда  Петровича  мог
бывать в Ивановке, знать ее жителей.
   - Согласен. Значит, все мы - москвичи, московские студенты,  ушедшие  в
действующую  армию  и  ставшие  впоследствии   бойцами   отряда   Лескова.
Подробностей об отряде никто у Старкова не знал, так что  здесь  мы  можем
дать волю фантазии - в умеренных пределах, конечно.
   - Если станут спрашивать, - добавил Димка.
   Председатель   хмыкнул,   взглянул   на   Старкова,   а   тот   ответил
незамедлительно:
   - Станут, станут. Или вы меня не знаете?
   Они его знали отлично. И, что хуже, он сам себя знал, и  характер  свой
дотошный и подозрительный, и неумение отвлечься от главного дела, вдумчиво
разобраться в том, что именно отвлекло. А главным  делом  для  него  тогда
была деревня. И каратели, которых ждали со дня на день.  И  обоз,  который
необходимо сохранить, довести до Черноборья.  А  трое  сомнительного  вида
партизан-лесковцев, трое сопляков, так не вовремя подвернувшихся на  пути,
- как раз отвлекающий момент. И может, не разбираться в нем, не взвешивать
их показания на аптекарских весах? Сгодятся и хозяйственные, где увесистая
гиря замечательной комиссарской бдительности все перевесит.
   ...Ах, Старков, Старков, куда ты посылаешь своих  ребят,  не  обученных
лгать хитро и правдиво, даже когда речь пойдет об их собственной жизни? Не
знают они ей цену, не лежали они часами в  засадах,  не  ждали  ежеминутно
выстрелов в спину, не знали, что лес этот, тусклый осенний лес,  чертовски
опасен - и для врагов, и для своих. Они пойдут по нему, как ходили  всегда
- легко и беззаботно, не ожидая ни взрыва  мины  на  тропе,  ни  внезапной
автоматной очереди из мокрых кустов орешника,  ни  даже  окрика:  "Стой!",
когда надо именно стать, и поднять руки,  если  в  упор  на  тебя  смотрит
черное дуло "шмайссера", и говорить что-то, и ждать момента, чтобы  выбить
этот "шмайссер" из рук врага, успеть поймать его на лету, бросить на землю
тренированное страхом и мужеством тело и стрелять, стрелять. Впрочем,  это
они умеют, особенно Олег...
   - Мы вас знаем, - сказал Олег, - и  сделаем  небольшую  скидку  на  ваш
нераздумывающий комиссарский возраст. Не беспокойтесь, комиссар, все  пули
мимо нас.
   Если бы так! Если бы верна была глупая старковская поговорочка...
   -  Ладно,  -  решил  он,  -  Бог  не  выдаст,  как  говорится.  Давайте
отрабатывать подробности.
   Пока Старков "гонял" Олега и Рафа по карте, заставлял их по  многу  раз
мысленно  проходить  завтрашним   маршрутом,   рассказывал   о   возможных
партизанских постах и дозорах, описывал бойцов, которые остались  тогда  с
ним, председатель с Димкой  отправились  в  деревню  за  экипировкой.  Они
вернулись  часа  через   два,   нагруженные   потрепанными   телогрейками,
стоптанными  кирзовыми  сапогами  и  прочими  принадлежностями  возможного
партизанского туалета. Решили,  что  Димкина  выцветшая  ковбойка  в  дело
сгодится, как и грубошерстный свитер  Рафа,  а  Олегу  председатель  выдал
собственную гимнастерку, штопаную-перештопаную, с темными следами споротых
погон.
   Олег осмотрел ее и отложил в сторону.
   - В чем дело? - обиделся председатель. - Не понравилась?
   - Не годится, - отрезал Олег. - Какие, к черту, погоны в  сорок  втором
году?
   - Ах, беда какая! - перепугался председатель. - Старый дурак. Ну а  ты,
паренек, прирожденный разведчик.
   Что ж, начало хорошее, думал Старков. Олег внимателен  и  собран,  вкус
предстоящего приключения не заглушает в нем  осторожности.  Заметил  следы
погон, знает, что в сорок втором  офицерские  знаки  различия  носились  в
петлицах.
   - Тогда  хоть  рубаху  возьми.  -  Председатель  рылся  в  куче  добра,
собранного в его доме и в доме соседа. - Хорошая рубаха, неподозрительная.
   Полосатую  темно-синюю  рубаху  Олег  одобрил,  как  одобрил  и  старые
диагоналевые брюки, и  солдатские  галифе,  и  невесть  как  сохранившуюся
довоенную кепочку с пуговицей на макушке.  Вооружившись  бритвой,  оглядел
всю одежду, спорол фабричные метки, отодрал у сапог  куски  подкладки,  на
которой обнаружились чернильные артикулы, отругал председателя за то,  что
притащил новую простыню - на портянки.
   - Мы же не одни  сутки  в  пути.  Откуда  у  нас  портянки  девственной
чистоты? В своих пойдем.
   Он только ненадолго забыл о своей серьезности, когда началась  примерка
обмундирования, хохотал вместе с ребятами над длинным очкариком  Рафом,  у
которого председателевы брюки мешком висели на тощем заду, потом отобрал у
него кожаный ремешок, сходил  в  подсобку,  вынес  оттуда  моток  веревки,
отрезал на глаз кусок.
   - Веревочкой подпояшешься. Так похоже будет: свои  порты  не  сохранил,
пока из окружения шли, а эти в деревне достал - уж какие были.
   Старков вспоминал своих бойцов, думал, что Олег подсознательно держится
верной линии. В самом деле, какую  одежду  они  носили  в  те  годы?  Своя
рвалась и снашивалась, а магазины - увы! - не работали, вот и перебивались
чем попало, даже - чего греха таить - с мертвых  снимали.  Он  смотрел  на
студентов: в общем, ничем особенным они не отличались от  тогдашних  своих
ровесников.  Разве  что  волосы  подлиннее  -  так  ведь   лес   это,   ни
парикмахерских тебе, даже бани порой не было. За минувший  месяц  лица  их
обветрились,  руки  огрубели  от  монтажной  работы  -  ссадины   на   них
взбугрились коричневой коркой.
   - О вещмешках подумайте, - напомнил председатель. - Что понесете?
   В вещмешки уложили помятые солдатские кружки, откопанные  хозяйственным
Димкой в председательском сарае, в сундуке, пару обмылков, опасную  бритву
с обломанной ручкой - одну на троих, каждому - по смене стираных портянок,
еще какие-то мелочи, которые могли сохраниться у солдата, крупную  соль  в
тетрадном листке, сахарный песок в чистой тряпице.
   - А как быть с документами? - спросил Раф.
   И снова Олег опередил ответ Старкова и не ошибся.
   - Какие  документы?  Свой  комсомольский  билет  возьмешь?  Когда  тебя
принимали в комсомол? В шестьдесят восьмом? Нет, старик, документы свои мы
зарыли в землю, когда выходили из окружения. Где  зарыли  -  запомнили.  А
вообще чего мы ждем? Ну-ка, вернитесь, комиссар, в сорок второй год. Перед
вами  -  три  подозрительных  типа,  которые  называют  себя   лесковцами.
Допрашивайте.
   Старков усмехнулся: стоит попробовать. Он представил  себе  землянку  в
один накат, тусклый язычок коптилки, колченогий стол, на котором  -  почти
такая же карта, как здесь. Он сидит на низком топчане, с  трудом  пытается
побороть сонливость: двое суток не  спал,  вымотался.  Перед  ним  -  трое
парней в драных ватниках, усталые, осунувшиеся от долгого перехода лица.
   - Кто такие? - спросил он и сам  удивился  и  резкому  тону  своему,  и
внезапно охрипшему голосу - как после бессонницы  и  махры-глоткодерки.  И
председатель взглянул на него с удивлением, будто услышал что-то знакомое,
давно забытое, наглухо забитое в черном провале прошлого.
   - Солдаты мы,  -  быстро  ответил  Олег.  -  Вас  искали,  -  улыбнулся
счастливо, переступил с ноги на ногу - сесть никто  не  предложил,  сказал
вроде бы облегченно: - Вот и нашли...
   И покатился допрос по накатанным рельсам, и, похоже, не было  ошибок  в
ответах студентов, хотя отвечал  чаще  Олег,  в  котором  и  Раф  и  Димка
молчаливо признали командира.
   - Лады, - сказал наконец Старков, хлопнул ладонями по столу. -  Давайте
ужинать и спать. Утро вечера не дряннее. Под®ем в шесть ноль-ноль. -  И  к
председателю: - Не проспи, Петрович.



        3

   Утром Олег отказался завтракать и ребятам запретил.
   - Мы в отряд должны оголодавшими прийти. Какая в дороге жратва? Вода да
хлеб, если пожалеет кто из деревенских. А то нальют  нам  в  вашем  отряде
похлебки, а мы морду воротить станем. Куда это годится?
   Бриться тоже не стали, оделись тщательно, выстроились позади  Старкова,
севшего у генератора.
   Старков щелкнул тумблером автонастройки  поля,  стрелка  на  индикаторе
напряженности качнулась и поползла вправо.
   - Есть поле, - скучным голосом сказал Раф.
   Стрелка прочно встала на красной черте.
   - Ну, с Богом, как говорится. - Старков встал и повернулся к ребятам: -
Как связь?
   Олег вытащил из кармана пластмассовую коробочку  дублера-индикатора.  С
его помощью в зоне действия временного поля можно было передать сигнал  на
пульт. Дежурный - сегодня им оставался Старков - принимал сигнал и вырубал
питание.  Поле  в  этом  случае   исчезало,   и   участники   эксперимента
благополучно возвращались в свое время.  Олег  нажал  кнопку  на  дублере,
посмотрел на пульт. Там зажглась красная лампочка: сигнал принят.
   - В порядке.
   - Вы это... - Председатель почему-то стал заикаться: от  волнения,  что
ли? - Не тащите ее в отряд, коробочку вашу.  Схороните  где-нибудь,  а  то
найдут...
   - Знаем, - отмахнулся Олег, спрятал дублер в карман, вскинул  на  плечо
легонький вещмешок. - Тронулись. -  И  пошел  к  двери,  не  оборачиваясь.
Ребята за ним, только Раф чуток задержался на пороге, сказал:
   - Не волнуйтесь, товарищи. Все будет тип-топ.
   Потом, когда они отошли от избушки метров за сто,  еще  раз  оглянулся,
увидел: Старков и председатель стояли у открытой двери, смотрели им вслед.
Раф помахал рукой на прощанье, вытер  лицо  рукавом  телогрейки,  пошлепал
вслед за Олегом и Димкой, уже нырнувшими в мокрые  заросли  орешника.  Ему
было почему-то жаль Старкова, а почему -  не  знал.  Да  и  анализировать,
копаться в себе, в жалости своей не хотелось. Не до того было. Они шли  по
лесу, под ногами хлюпала насквозь пропитанная водой земля,  осенняя  земля
сорок второго года. Где-то далеко отсюда шли бои, фашисты вышли  к  Волге.
Окна старого арбатского дома, где с детства жил Раф и где он еще не  успел
родиться, были заклеены крест-накрест белыми полосками бумаги.  Мать  Рафа
ушла на дежурство в свою больницу. Отец...  Где  был  отец  в  это  время?
Наверно,  уже  под  Сталинградом,   командовал   взводом.   Они   еще   не
познакомились с матерью, это произойдет много позже, после  победы,  когда
отец вернется в Москву, снова поступит на третий курс мединститута, откуда
он ушел на фронт в июне  сорок  первого  года.  И  было  ему  тогда  всего
двадцать. Господи, да Раф, выходит, старше его!
   Раф усмехнулся этой внезапной догадке.
   "Кому из нас труднее, отец? Тебе - потому что ты сейчас в  самом  пекле
войны, и впереди у тебя Сталинград и Курская дуга, потом Варшава, а  потом
Будапешт, и не знаешь ты ничего ни о своем будущем, ни о маме, ни обо мне?
Или все-таки мне - потому что это не  мое  время,  я  чужой  в  нем,  меня
просто-напросто нет на свете? Выходит, не чужой. И  это  мой  лес,  и  моя
война, и я тоже не знаю, что впереди будет..."
   Олег, обогнавший их, вдруг остановился, огляделся.
   - Километра два осталось. Давайте-ка  здесь  и  сховаем  дублер.  Место
знакомое,  приметное.  -  Он  вытащил  коробочку,  положил  ее  в  заранее
приготовленный полиэтиленовый пакет, сел на  корточки,  начал  копать  под
раздвоенной  березой  землю  подаренной  председателем  финкой  с  пестрой
наборной рукояткой.
   - Не рано ли? -  осторожно  спросил  Раф.  -  Если  что  случится,  два
километра пилить придется.
   - А что случится?
   - Мало ли... - пожал плечами Раф.
   - Вот что, парни... - Олег бережно опустил в  ямку  пакет  с  дублером,
сгреб на него мокрую землю, набросал листьев, выпрямился, отряхивая  руки.
-  Мы  должны  вернуться  через   двенадцать   часов.   Это   максимальный
обусловленный срок, когда шеф  вырубит  поле.  Раньше  я  возвращаться  не
намерен. Что бы ни случилось. Есть возражения?
   У Рафа, пожалуй, были возражения. Он не любил риско