щую деревню. Всего второй  год  войны,  они
еще самоуверенны, только торопятся. Офицеры  покрикивают,  подхлестывая  и
без того надрывающихся в болотной грязи солдат. Ясно: боятся партизан.
   Хороши партизаны,  внутренне  усмехнулся  Димка.  Три  дробовика,  если
двустволку считать за два, да один карабин - единственное стоящее  оружие.
Зато у этих четырех стволов при всей слабости их огневой  мощи  есть  одно
преимущество - эффект внезапности.
   И вдруг Димка ужаснулся  ленивой  будничности  этой  по  сути  страшной
мысли. Какая, к черту, огневая мощь? Они физики, ученые, а не  вояки.  Они
сюда работать приехали, а не стрелять. В людей стрелять, в таких  же,  как
он, из плоти и крови, как Олег, как Старков,  как  их  сельские  знакомцы.
Димка даже представить себе не  мог,  что  придется  -  сейчас  или  через
десяток минут! - вскинуть ружье, хладнокровно прицелиться, поймав на мушку
черный мундир на дороге, нажать на спусковой крючок... Сумеет  ли  он  это
сделать: ведь не научили. В тире  стрелять  по  мишеньке  с  кружочками  -
учили. А в людей - нет. И ненавидеть не учили. И никто пальцем  не  тыкал:
вот, мол, враг, убей его. Просто врага не было.  Живого...  А  в  учебнике
истории вдохновения немного: такая-то дата, такое-то сражение - выучить  и
сдать.
   Димка любил смотреть фильмы о  войне.  Он  умел  красиво  поговорить  о
методе  "ретроспективы"  в  военной  теме,  о  режиссерских  находках,  об
использовании хроники в сюжетной канве. Но, в сущности, он  оставался  тем
же самым мальчишкой с Можайки, который бегал в "Призыв"  на  дневное  кино
"про войну". Так же переживал в душе за героя. Так  же  рвался  за  ним  в
штыковую атаку. Так же вполголоса пел с ним за дощатым столом в землянке.
   Все поколения  мальчишек  когда-то  играли  "в  войну".  А  потом  игра
начиналась "всерьез", и вчерашние мальчишки уходили на фронта гражданской,
финской, Великой Отечественной. А потом - кто вернулся! - те уже  смотрели
на своих мальчишек, повторяющих их  детство,  и  думали:  не  дай  Бог  им
пережить с наше...
   Димкиному поколению повезло. Вот он - "типичный представитель советской
молодежи" - успешно закончил школу, тянет лямку в университете, подумывает
об аспирантуре. Война оставалась для него только игрой.
   Ах, не доиграл он в нее, не закончил: мать позвала из окна или школьный
звонок прозвенел. Только осталась живой в нем  детская  страсть  к  оружию
всех систем: бах-бах, Димка, я в тебя попал, падай, чур, не игра!..
   Так вот она, "чур, не игра", Димка. Все просто в  раскладе:  вот  враг,
вот свои - действуй, парень.
   А как действовать, если этой зимой путешествовал по ГДР, был в Берлине,
в  Дрездене,  в  Ростоке,  пил  пиво  с  прекрасными  парнями  с   физфака
Берлинского  университета,  пел  "Катюшу"  и  "Левый  марш",  и  никто  не
вспоминал о войне, о том, что, может  быть,  отец  Димки  сражался  против
отцов этих прекрасных парней с физфака, - никому до этого дела не было.
   А сейчас есть дело, Димка? Вдруг один из черномундирников станет  отцом
кого-нибудь из тех немецких ребят? Ты сумеешь  в  него  выстрелить,  убить
его?
   Да нет же такой проблемы, нет: это только стык времен, а не само время,
это иллюзия реальности, а не живая жизнь. Ой, Димка, не крути хоть  сам  с
собой: это именно реальность,  хотя  и  вчерашняя.  Это  враги,  Димка,  о
которых ты знаешь по книгам и фильмам. Это война, Димка, которая  все-таки
достала тебя.
   И ты будешь стрелять, потому что в  семи  километрах  отсюда  люди,  не
подозревающие, что в их край вернулась война. Ты будешь стрелять ради них,
Димка, понял?
   Он понял. Он встал и пошел  навстречу  Старкову  с  ребятами.  Он  знал
совершенно точно, что сумеет выстрелить - первым, если понадобится. А там,
как говорит уважаемый шеф: все пули мимо нас!
   - Ну, как там? - спросил его Старков.
   - По-прежнему, - сказал Димка. - Где ружьишко?
   - Получи. - Олег протянул ему двустволку и сумку с патронами.
   Димка деловито откинул стволы, вогнал в них патроны.
   - Надо предупредить колхозников, - сказал он. - Пойти должен Раф.
   И Старков удивился даже не тому, что  для  Димки  никакой  проблемы  не
существовало (пойдет Раф - и точка!), а тому, как это было сказано:  сухо,
коротко - обсуждению не подлежит.
   И даже Раф не стал по своему обыкновению возражать и ломаться,  спросил
только:
   - А что я им скажу? Они же не поверят...
   - А  ты  скажи  так,  чтоб  поверили,  -  об®яснил  Димка.  -  И  пусть
подготовятся к нападению: мало ли что... - Он все же не справился с  ролью
командира, вопросительно взглянул на Старкова: то ли я говорю?
   И Старков кивнул утвердительно, добавил:
   - Сюда никого с собой не веди. Надеюсь, помощь не понадобится:  боя  не
будет. А сам останешься в деревне: проследишь за подготовкой к обороне,  и
без паники.
   - Зачем? - запротестовал Раф. - Об®ясню им все и вернусь...
   - Ты знаешь слово "приказ"? - спросил Старков. - Так вот, это приказ. И
запомни: мы на войне. А ведь даже в мирное время приказы  не  обсуждаются.
Иди. И будь осторожен. Обойдешь их  с  севера.  На  дорогу  даже  носа  не
высовывай. И помни: все пули мимо нас...
   Раф недовольно - может быть, подчеркнуто, слишком подчеркнуто, -  пожал
плечами, поднял воротник куртки,  пошел  ссутулившись,  сначала  медленно,
потом обернулся, улыбнулся неожиданно, сказал озорно:
   - Предупрежу и вернусь. Привет! -  И,  не  дожидаясь  ответных  реплик,
рванул в кусты, только брызги посыпались.
   Старков тоже улыбнулся: ну что будешь  делать,  вернется,  конечно,  не
может не вернуться, он  и  слова-то  "приказ"  толком  не  знает,  ему  не
приказывали - просили, требовали, предлагали, а железное "надо" ему вполне
заменяли вольные "может быть" и "неплохо бы".
   Вот почему Старков все-таки улыбнулся - не до воспитания, нет  времени,
- пожал плечами, сказал Димке:
   - Придется тебе еще раз заняться акробатикой...
   Димка кивнул, отдал ружье Олегу, полез на дерево.
   - Все еще возятся, - сказал он. - Сучьев натащили  -  вагон.  А  машина
буксует.
   Надсадный рев мотора то взрывался, то стихал. До них  долетели  обрывки
невнятных команд, криков и ругани.
   - Быстро к дороге, - приказал Старков. - И не шуметь!
   Они добрались до небольшого холма недалеко от того  места,  где  лесная
дорога  поворачивала  к  реке,  пробиралась  сквозь  кусты   орешника   и,
вырвавшись на полевой простор, бежала к деревне. Отсюда хорошо было видно,
как все еще дергался в грязи  помятый  грузовик  с  промокшим  брезентовым
верхом и шла вокруг него все  та  же  солдатская  суетня.  Пожалуй,  скоро
вытащат, подумал Старков, и до деревни доберутся хотя и позже Рафа, но все
же скорее, чем тот сумеет втолковать колхозникам  об  опасности.  Те  даже
поверить ему не успеют. Будут хмыкать, посмеиваться, покачивать  головами,
будут с жалостью смотреть на мальчишку и  советовать  ему  приберечь  свои
шутки до первого апреля. Да что рассуждать: хорошо, если  для  колхозников
вся эта история осталась бы глупой  шуткой  зарвавшегося  физика,  который
даже и не думал о таких последствиях своего "эпохального" опыта.
   Старков лег на мокрую траву, махнул рукой ребятам: ложись,  мол,  тоже,
раздвинул ветви орешника, выставив синеватый ствол карабина.
   "Вот и вернулась к тебе война, - горько подумал он, - не оставляет  она
тебя: ни в воспоминаниях,  ни  наяву.  Воспоминания  привычны:  ими  можно
играть,  как  детскими  кубиками,  складывать  пирамидки,  а   надоест   -
рассыпать. А явь - это похуже. Это  нежданно  и  потому  опасно.  Боишься,
Старков? Нет, конечно. Хотя их и вчетверо больше нас. Нет  у  меня  к  ним
жалости, к этим возвращенным Временем фрицам, как  и  тридцать  лет  назад
тоже не было. Сейчас у нас сорок второй на дворе - запомни. Фашисты идут к
Волге.  На  Северном  Кавказе  -  бои.  Ленинград  осажден.  Отечество   в
опасности, Старков! Ты помнишь эту фразу? Вспомни ее хорошенько,  перевари
в себе. В опасности, понял, политрук?"
   - Слушать мою команду,  -  шепотом  приказал  он.  -  Не  стрелять  без
приказа. Лежать молча. Пока...
   Он боялся, что ребята начнут стрелять раньше времени. Знал,  знал,  что
все равно им придется стрелять -  как  же  иначе?  -  и  все  же  старался
оттянуть этот момент. Не потому, что опасался промахов. И в мужестве их не
сомневался. Ведь в годы войны такие же  мальчишки  и  стреляли,  и  шли  в
атаку, и стояли насмерть, если требовалось. Но Старкову казалось,  что  до
сознания его ребят все еще не дошла по-настоящему реальность возвращенного
Временем прошлого. В их готовности к бою был какой-то  элемент  игры  или,
точнее, лабораторного эксперимента. Вероятно, им  думалось,  что  стрелять
придется хотя и в живых, но все же не "настоящих" людей, -  те  уже  давно
истлели и даже кости их не соберешь в этих лесных болотах. А Старков знал,
что с отрезком возвращенного  военного  времени  вернулись  и  его  будни,
тяготы, кровь и смерть. И если эти живые, по-настоящему  живые  гитлеровцы
прорвутся к селу, будут и стрельба, и резня, и мертвые дети, и  повешенные
старики. Не о таком эксперименте он думал, потому и  боялся  за  своих  не
переживших войны пареньков.
   Он подтянул карабин к плечу, прижался щекой  к  его  мокрому  прикладу,
поймал на мушку медленно, с трудом вращающееся по  глине  переднее  колесо
подымающейся  из  грязи  машины,  нажал  на  крючок.   Карабин   громыхнул
неожиданно сильно в  шуршащей  тишине  дождя.  Грузовик  резко  повело  на
середину дороги, он влез колесами в наезженные колеи,  дернулся  вперед  и
замер, заглох, видимо, шофер выключил зажигание.
   "Вот  и  все,  -  безразлично  и  буднично  подумал  Старков.  -  Война
об®явлена..."



        6

   Раф удачно выбрался из  леса,  минуя  дорогу,  побежал  напрямик  через
клеверное поле: черт  с  ним,  с  клевером,  зато  выгадывалось  километра
полтора. Некоторое время Раф слышал ревущий в лесу  грузовик,  потом  звук
исчез: то ли мотор заглох, то ли просто он  отошел  достаточно  далеко  от
"театра военных действий".
   В конце концов, как еще  иначе  назвать  сегодняшнее  приключение?  Раф
поискал термины: мини-война, операция "Время". Или так: физики шутят...
   Хороши шутки, если тебя подстрелят, как  зайца.  Вопреки  предположению
Старкова Раф, хотя и  подыскивал  подходящие  термины  для  "лабораторного
эксперимента", все же  ни  минуты  не  сомневался  в  опасности  ситуации:
горящая спичка все равно взорвет бак с бензином, даже если тот  прибыл  из
прошлого. Конечно, лучше всего было бы затаиться, уйти в  лес,  не  делать
глупостей и не вызывать огонь на себя. Раф не верил в  сверх®естественное.
Он верил в законы физики.  И  еще  -  в  собственную  логику.  А  она  ему
подсказывала, что "гостей из прошлого" держит здесь временное  поле  и  за
его пределами они просто не смогут существовать. Исчезнут, вернутся в свой
сорок  первый  или  какой  там   год.   Естественно,   определенный   риск
существовал:  могут  и  не  вернуться.  Вот  тогда  и   следовало   что-то
предпринимать. Но вероятность "невозвращения", по  мнению  Рафа,  едва  ли
составляла пять-шесть процентов.
   Однако со Старковым не поспоришь: он уперся на  своем  и  не  отступит,
пока сам не убедится в ошибке. Ну что ж, пусть убедится.  Предоставим  ему
такую возможность. Тем более, что колхозников и вправду надо предупредить:
даже пять процентов вероятности могут принести беду.
   Конечно, можно было бы сразу  отключить  поле  и  тем  самым  проверить
прочность железной логики Рафа. Но  здесь  он  понимал  и  Старкова:  пять
процентов могли вполне превратиться в сто.  Не  исчезни  "гости",  так  их
потом не вернешь никакими силами: попробуй настрой  генератор  так,  чтобы
временное поле совпало именно с тем временем, которое властвует  сейчас  в
зоне экранов. Нет, спокойней подождать, пока один из этих экранов потеряет
настройку  и  перегорит,  а  тогда  исчезнет  и  поле.  Раф  полагал,  что
произойдет это скоро. И может быть, его миссия даже не понадобится и он до
конца срока практики будет ходить у колхозников в роли Иванушки-дурачка.
   Впрочем, роль эта не  слишком  волновала  Рафа:  дурачок  так  дурачок.
Гораздо важнее, чтобы "дурачку" все-таки поверили. Хотя бы наполовину. Или
даже  на  треть.  Чтобы  никого  не  застали  врасплох  эти  чертовы  пять
процентов.
   Раф даже поежился от мысли, что "пришельцы" могут добраться до деревни.
Глупая мыслишка, нелогичная, но страшноватая. Он отогнал  ее,  отмахнулся,
стал  прикидывать,  как  убедить  председателя  вооружить  людей.   Причем
вооружить, не раскрывая истинной причины опасности...
   Тут он осекся: а почему,  собственно,  не  раскрывая?  Пойдет  вздорный
слух? Ну, вздорный или нет, а слух  пойдет  все  равно.  В  конце  концов,
колхозники должны знать правду об  эксперименте  и  его  последствиях.  Но
может быть, не сразу, не сейчас. Правду должен узнать председатель,  мужик
умный, воевавший вместе со Старковым и лучше других  осведомленный  о  его
научной работе в здешних лесах. К тому же его слушаются  и  ему  верят,  и
такой  хозяин  округи  наверняка  придумает  что-нибудь  надежное,   чтобы
предупредить людей о грозящей опасности. Еще лучше помогли бы  выстрелы  -
автоматные,  у  гитлеровцев   "шмайссеры",   а   не   дробовики,   но   на
семикилометровом расстоянии их не услышишь...
   Раф выбрался наконец на  дорогу,  тяжело  побежал,  скользя  на  липкой
глине, свернул по траве к председателеву дому:  хорошо,  что  председатель
жил  здесь,  а  не  в  центральной  усадьбе.  И  хорошо,  что  сегодня   -
воскресенье, а стало быть, он дома, а не в поле или на ферме. Должен  быть
дома...
   Раф  не  ошибся:  председатель  был  дома.  Он  сидел  в  комнате   под
старомодным  фикусом  и  смотрел  телевизор.  Председательское  семейство,
состоящее из двух близнецов десяти лет, жены и тещи, сидело  чуть  поодаль
от фикуса и тоже смотрело передачу. Телевизор был новый, недавно купленный
в  кредит,  сверкающий  коричневым  лаком  и  никелированными  ручками,  и
председателю было явно наплевать на то, что показывали: важен факт,  а  не
содержание.  А  показывали  металлургический  завод.   На   экране   лился
расплавленный  металл,  гремел  прокатный  стан  и   сновали   рабочие   с
мужественными лицами. Председатель был очень увлечен передачей и не  сразу
заметил  Рафа,  остановившегося  на  пороге.  А  когда   заметил,   сказал
приветливо:
   - Здорово, студент. Садись и смотри. Интересно.
   Он прекрасно понимал, что Раф явился  вовсе  не  затем,  чтобы  изучать
жизнь металлургов. Но в деревне  не  принято  было  эдак  с  бухты-барахты
приниматься за дело. Сначала требовалось некоторое вступление, так сказать
интродукция, и телепередача вполне подходила для этой цели. Но Раф не имел
права  соблюдать  веками  установленный  сельский  этикет.  Он  подошел  к
председателю, оставляя грязные следы на крашеном полу, наклонился,  сказал
на ухо:
   - Беда, Петрович. Вырубай шарманку. Времени нет.
   И сумел он сказать эти будничные слова так, что  председатель  не  стал
вспоминать об  этикете,  протянул  руку,  выключил  телевизор,  спросил  в
наступившей тишине:
   - Случилось что?
   - Случилось, случилось, - быстро проговорил Раф.
   Председательское семейство настороженно молчало,  ожидало  продолжения.
Раф с сомнением посмотрел на них, потом перевел  взгляд  на  председателя.
Тот понял.
   - Пойдем со мной, - сказал он.
   Встал и пошел в другую комнату, подождал, пока туда вошел  Раф,  плотно
прикрыл дверь.
   - Говори.
   И опять Раф заколебался: с чего начать? Не придумал ничего  лучше,  как
бухнуть сразу:
   - Фашисты в лесу, Петрович!
   - Ты сегодня температуру мерил? - Голос председателя  звучал  спокойно,
но слышались в нем угрожающие  нотки:  как  так,  из-за  дурацких  шуточек
человека от воскресного отдыха отрывать!
   - Да не вру я, - заорал Раф и вдруг успокоился, пришел в себя:  -  Опыт
мы ставили. Знаешь?
   - Ну знаю. Старков рассказывал. Время хотите вспять повернуть...
   Раф усмехнулся про себя: примитивно, но в общих чертах верно.
   - Уже повернули.
   - Удался, значит, опыт?
   - Даже слишком.  В  общем,  такие  дела,  Петрович:  генератор  создает
границу между нашим временем и прошлым. На этот раз мы попали,  видимо,  в
сорок второй год...
   - Самое пекло здесь было, -  сказал  председатель.  -  Вместе  с  твоим
Старковым фашистов били.  Я  -  партизанским  "батей",  он  -  комиссаром.
Каратели тогда две соседние деревни сожгли. Одни печи остались. Лучше и не
вспоминать.
   - Придется вспомнить, - жестко сказал Раф.  -  Чего-то  мы  не  учли  в
расчетах, и сквозь  эту  временную  границу  проскочили  наши  "гости"  из
прошлого. А какие - сказал уже.
   Председатель задумался:
   - А может, все-таки ошибка? Может, марево?  В  болотном  тумане  всякое
показаться может.
   - Не тяни, Петрович, - отрезал Раф.  -  Все  самое  настоящее.  Увидишь
Старкова - подтвердит.  Да  и  наш  Димка  с  дерева  наблюдал.  И  машины
немецкие, и форма немецкая. Как в кино.
   - В кино по-всякому одеть можно, - вздохнул председатель. Очень уж  ему
трудно было поверить в старковское чудо.
   - Мы тоже сначала подумали, что кино, - сказал Раф, - только это, отец,
совсем не кино.
   - Может, рабочим каким немецкую форму выдали? - все  еще  сопротивлялся
председатель. - Со складов, чтоб зря не лежала.
   - С каких складов? - уже рассердился  Раф.  -  Из  "Мосфильма"  или  из
театра какого-нибудь? И настоящие автоматы выдали? Интересно зачем?
   - Да-а... -  протянул  председатель,  полез  в  карман,  достал  смятую
"беломорину", коробок спичек, закурил, пустил дым к потолку.
   Он никогда  не  торопился  с  решениями,  долго  обдумывал,  взвешивал,
примеривался, а уж когда решал, то - прочно и твердо. Он курил и молчал, и
Раф молчал. Молчал и думал о том, что делается в лесу. Не хотел думать, не
верил в то, что думалось, и все-таки  думал,  думал,  думал,  и  сжималось
что-то в груди, натягивалась струночка - не порвать бы...
   - Вот что, студент, - сказал наконец председатель. - Сколько их там?
   И Раф вздохнул облегченно: поверил-таки. Да и не мог  не  поверить.  Не
такой мужик председатель, чтобы не понять,  когда  шутят  -  пусть  глупо,
пусть подло, - а когда всерьез  говорят.  Понял  он  -  даже  не  то,  что
произошло на самом деле, а то, что и вправду пришла беда  и  что  с  бедой
этой можно сладить только сообща. Как и тогда, в настоящем  сорок  втором,
когда председатель - ровесник Старкову - ушел в партизаны, а  после  войны
строил колхозы на Брянщине.
   - Человек тридцать,  -  быстро  сказал  Раф.  -  Грузовик  и  маленькая
легковушка с офицерами.
   - А вас  трое...  -  не  то  спрашивая,  не  то  утверждая,  проговорил
председатель, и Раф перебил его:
   - Да не в том дело! Для наших опасности  нет:  лес  большой,  да  и  не
полезет Старков на рожон. - Тут он сам не очень  верил  в  свои  слова.  -
Главная опасность в том, если фашисты в деревню прорвутся.
   - Могут... - опять не то спросил,  не  то  подтвердил  председатель,  и
опять Раф вмешался:
   - Маловероятно: это же чужое время. Оно существует  только  в  пределах
действия генератора, а значит, "пришельцы"  не  смогут  из  этих  пределов
вырваться.
   Но председателю непонятны были доводы  Рафа.  Он  в  науке  не  слишком
разбирался, зато  точно  знал:  есть  машина,  есть  тридцать  человек  со
"шмайссерами" и никакой дробовик их не остановит.
   - Мало или не мало, - сказал  он,  -  а  людей  предупредить  надо.  Не
поверят, конечно, в ваши штуки со временем. О бандитах говорить  будем,  о
бандитах в  бывшей  немецкой  форме.  Где-нибудь  старый  трофейный  склад
ограбили, а теперь в село идут. Не  очень  мудро  придумано,  но  если  на
серьез брать - поверят. Главное, чтобы подготовились к встрече.
   - Вот и я о том же, - закричал Раф. - И побыстрее.
   - Го