ло некуда,
делать нечего. Только и ждать, когда Грант об®явит антракт: в  гардеробной
висел динамик, все, что на манеже происходит, слышно.
   Не отпускала мысль: зачем приходила Валерия?..
   Сколько дней уже прошло, ни разу с тех пор не перезвонились; будь на ее
месте другая - давно забыл бы, из головы выкинул. Так и бывало - всегда. А
на сей  раз  -  осечка?  Да  нет,  вроде  все  решено  правильно,  никаких
сожалений... Ну, пусть не из арифметики задачка  -  из  алгебры,  но  ведь
решена, так?
   А почему с ответом не сходится?..
   Думал: "Полюбить меня неземной любовью она не могла  -  это  исключено,
тут  я  не  обольщаюсь...  Задела  история  с  "портсигаром"?  Нет,  ясно:
"портсигар"  только  повод  для  прихода...  Может,  в   Валерии   чувство
собственника заговорило: как так, мое - и уплывает? Может,  конечно.  Хотя
вряд ли. Она была абсолютно искренна, голову прозакладываю...  Тогда  что?
Как и я, боится дисбаланса? Но, судя по всему, она  всегда  легче  легкого
шла  на  дисбалансировку  а-атлично  сбалансированных  отношений  с  моими
предшественниками... Сказала: Наташа в меня влюбилась. Да, Наташу жалко...
А если и впрямь Валерия "все осознала"? Если она поняла, что я для всех  -
золото: и для нее и для Наташи?.. Ох,  любишь  ты  себя,  аж  позолотил!..
Впрочем, не исключено, что поняла. Потому и пришла.  Но  ведь  и  я  прав:
насколько ее хватит? Где гарантия, что надолго? То-то и оно..."
   В это время Грант в манеже раскатисто об®явил:
   - Антр-ракт!..
   В  динамике  это  получилось  менее  эффектно:  динамик   хрипел,   как
простуженный.
   Александр Павлович, внутренне  уже  готовый  к  выходу,  надел  отлично
отутюженный фрак  -  знал,  что  сидит  он  на  нем  как  родной,  как  на
каком-нибудь графе, явившемся пленять дам на первый бал Наташи Ростовой, -
спустился  вниз.  Занавес  был  полураскрыт,  и   Александр   Павлович   с
удовольствием увидел, как  униформисты  и  ассистенты  быстро  и  слаженно
стелют на манеж расписной пластиковый пол. Ближе к форгангу подкатывали на
низких тележках аппаратуру - для начала аттракциона. Девочки-ассистентки в
блестящих  "бикини",  со  страусовыми  цветными  перьями   на   одинаковых
"блондинистых" париках, споро ходили взад-вперед: грелись.  В  отличие  от
Александра Павловича грима на лице каждой хватило бы на пятерых.
   Подошел Грант.
   - Волнуешься?
   - Ты что, не знаешь меня, Грантик? Когда это я волновался?
   - Прости, я запамятовал: ты же у нас железный. Стена - не человек...
   Банально народ мыслит: что Валерия, что  Грант...  А  может,  Александр
Павлович и вправду производит такое впечатление?..
   - При чем здесь стена? Все отлажено...
   - А коли так, у меня для тебя сюрприз.
   Опять сюрприз! Что они все, сговорились?
   - Накануне работы? Окстись, Грант...
   - Приятный, Саша, приятный. Вон, смотри... - он указал куда-то за спину
Александру Павловичу.
   Тот обернулся: позади стояла Наташа.
   В том же  школьном  платьице,  в  переднике,  с  галстуком,  с  тем  же
портфелем - она виновато смотрела на Александра Павловича, а он неожиданно
для себя шагнул к девочке, взял ее за плечи:
   - Ты пришла... Молодчина...
   - Я вам принесла,  вот...  -  сказала  она  и  протянула  руку.  На  ее
раскрытой ладошке лежала маленькая -  десять  миллиметров  на  двадцать  -
металлическая пластинка с напаянной на нее схемой. - Я ее нашла. На  полу.
Возьмите...
   Александр Павлович посмотрел на Наташу и вдруг увидел - как и тогда,  в
Загорске, у Валерии! - что глаза  у  девочки  тоже  черные,  непрозрачные,
глубокие, и два крохотных солнца качались в них. Только, конечно, это были
никакие не солнца, а обыкновенные тысячесвечовые голые лампы, вкрученные в
патроны на стене у форганга.
   И в это время в зале погас свет и заиграла музыка.
   Грант тронул Александра Павловича за плечо:
   - Я тебя об®являю, Саша.
   - Иду!
   Александр Павлович взял Наташину руку, сжал  ее  в  кулак  -  вместе  с
пластинкой. Сказал:
   - Дождись меня. Только непременно. Я скоро. Отбросил в стороны  тяжелые
бархатные половинки занавеса и ушел делать чудеса.