Сергей Абрамов. Как хорошо быть генералом

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Требуется чудо". М., "АСТ", 1999.
   OCъ & spellcheck by HarryFan, 18 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   Дорожная фантазия




   Звонили цирковые начальники, плакали, просили,  канючили:  очень  надо,
Владимир Петрович, без вас ничего не выйдет, Владимир Петрович, вам терять
нечего, Владимир Петрович.
   Лестно было. Для виду поломался, но согласился. Спросил только:
   - Когда ехать-то?
   - Завтра, - уже без  слез,  деловито  сказали  цирковые  начальники,  -
завтра и в путь, любезный Владимир Петрович, с  утра  по  холодку,  дорога
хорошая, сухая, вас там ждут с распростертыми об®ятиями...
   С  распростертыми  об®ятиями  ждали  Истомина  Владимира  Петровича   в
старинном русском городе Ярославле, не  соврали  начальники,  но  вот  вам
вопрос на засыпку: распростертыми для чего? Для дружбы? Фиг-то! Если уж  и
об®ятия, то единственно смертельные, ибо в старинный этот областной  центр
Истомин ехал не благодетелем, отнюдь, отнюдь...
   Ситуация, известная каждому гражданину из  школьной  еще  программы  по
литературе: к нам едет ревизор.


   А к тому ж, помнится автору, был некогда такой леденящий душу  детектив
под уместным сейчас названием "Смерть ревизора" - то ли пера Агаты Кристи,
то ли машинки Жоржа Сименона, то ли кисти кровожадного господина Чейза...


   Но Истомин о смерти в об®ятиях не помышлял, Истомин сам был  писателем,
известным в самой читающей стране мира, и знал, как легко  сочиняются  все
эти смерти в об®ятиях, на взлете, в штрафной площадке и тэ дэ и  тэ  пэ  и
как ничтожно мало в них реального, приземленного, бытового.  Реально  как:
напился,  подрался,  стукнул  по  голове  стеклянной   тарой,   проспался,
ужаснулся, сознался. Рутина... А этого  Истомин  тем  более  не  опасался,
поскольку верил в благородное чинопочитание, сильно  развитое  у  артистов
цирка, коих, сообщим наконец, он и ехал ревизовать в город на Волге. Ну-у,
"ревизовать",  конечно,  понятие  иносказательное,  точнее   и   проще   -
беспристрастно оценить творческий уровень, измерить и  взвесить  посильный
вклад в нетленное цирковое искусство.


   У каждого человека есть хобби. Один  собирает  марки,  второй  разводит
рыбок,  всяких  там  скалярий  и  меченосцев,  третий  любовно  выращивает
кактусы, а Истомин любил цирк. Он  любил  его  с  детства,  хотя  и  редко
попадал туда: семья жила бедновато, не до цирка было, разве что  выпросишь
у родителей на кино рублишко в старом масштабе цен. Но когда Истомин начал
работать в газете, когда у него, у юноши еще, появились заветные корочки с
тисненой золотом надписью "Пресса", он стал часто бывать  и  в  московском
цирке на бульваре, и в брезентовом шапито в  парке  у  реки,  а  когда  на
бывших Воробьевых горах построили не цирк даже, а царский дворец из стекла
и бетона, то и туда проник любознательный Истомин. И  понаписал  же  он  о
разных цирковых номерах - уйму чертову! - поначалу восторженно, со  слезой
умиления, но чем глубже влезал он в цирковой мир, тем  точнее  становились
его статьи, тем проблемнее, злее даже. Начал он кое-что  понимать,  кое  в
чем разбираться, разглядел лес за деревьями и с тоскою  душевной  заметил,
что лес этот не везде зелен, не везде светел, что с  могучих  елок  иголки
давно осыпались, что столетние дубы гниль взяла, но есть, есть  в  лесу  и
крепкие березки, и аккуратные елочки, и прочие кедры, клены  и  ясени,  да
простится автору склонность к нужной метафоричности.
   Короче,  стал  Истомин  редким  специалистом  по   цирку.   Редким   по
беспристрастности. Стал говорить о нем с высоких трибун,  стал  ездить  по
городам  и   весям,   смотреть   цирковые   программы,   резать   артистам
правду-матку, которую, к слову, они терпеть не могли. А кто,  скажите,  ее
любит? Да никто и не любит, нет таких мазохистов, а  необходимость  острой
критики признают скрепя сердце, красиво лукавя: критикуй, мол, невзирая на
лица, коли установка на то есть, а мы твое лицо хоро-о-ошо запомним  -  до
случая...
   А кто бы на их месте, скажите, не искал подспудно случая досадить шибко
принципиальному типу? Ведь с его легкой подачи слабым - как он  определил,
знаток липовый! - артистам снижали ставки или вообще увольняли  из  цирка.
Цирковые начальники с радостью  доверяли  наемному...  ээ...  специалисту,
который к тому же работал бескорыстно, из чистой любви к искусству.
   Но случай пока ни к кому не пришел, и Истомин горько критиковал  все  и
вся.


   Читатель вправе спросить у автора: с одной стороны  -  любовь  к  цирку
неземная, а с другой - сор из избы, так? Неувязочка получается...
   А вот и  не  получается,  ответит  автор.  Вот  у  вас,  читатель,  сын
двоечник,  хулиган,  от  рук  отбился,   три   привода   в   милицию,   не
сегодня-завтра родную бабушку зарежет; уж вы его кроете почем зря,  уж  вы
его  ремнем  охаживаете,  стыдите  прилюдно  и  наедине,  а  ведь  любите,
сознайтесь, сердце от любви и боли разрывается... Цирк для Истомина и  был
таким любимым-ненавистным сыном.
   Параллель понятна?.. Если понятна, пошли дальше.


   Жена говорила Истомину:
   - Не пойму, что у тебя за хобби: цирк или  литература?..  Вон  тебе  из
Киева звонили, со студии, надо ехать, утверждать актерские пробы. Поедешь?
   - Лень, - говорил Истомин. - Я их уже по телефону утвердил.
   - А в Ярославль не лень? - говорила жена.
   - А в Ярославль не лень, - говорил Истомин и был житейски прав, ибо вот
вам еще одна близкая параллель.
   Представьте себе  инженера  по  профессии  и,  скажем,  филателиста  по
увлечению, стоящего перед сложной дилеммой:  провести  свободное  время  -
подчеркиваем: свободное! -  в  родном  цеху  или  же  в  филателистическом
обществе. Куда он  пойдет?  -  вопрос  для  членов  телеклуба  "Что?  Где?
Когда?". И через минуту ответ:  он  спешит  в  общество  с  кляссером  под
мышкой. Итак, один ноль в пользу клуба знатоков...
   Впрочем, речь о свободном времени. Когда, к примеру, надо было написать
сценарий для Киева, Истомин зад от стула не отрывал, на телефонные  звонки
не откликался.
   А сейчас ему не писалось, смутный  призрак  новой  повести  еще  только
маячил в опасливом отдалении, и четырехчасовая  автомобильная  поездка  по
сухому шоссе пришлась как нельзя кстати: будет  время  подумать,  поломать
голову. Истомин считал, что ничто так не способствует процессу творчества,
как длинная дорога.


   И вот уже утро, и вот уже девять часов, и вот  уже  выведен  из  стойла
белый "жигуленок" Истомина, и бензина в нем  под  завязку,  и  цилиндры  в
масле купаются, и давление в шинах на должном уровне. "Чтобы  не  пришлось
любимой плакать, крепче за баранку держись, шофер". Песня.


   Тут к месту сделать небольшое самокритичное отступление, назовем его  -
автоотступление. В смысле - авторское, но  и  в  смысле  -  автомобильное.
Почему, справедливо спросите вы, автор так привержен  легковому  колесному
транспорту и разного цвета "Жигули" и "Волги" переезжают у него из повести
в повесть?
   Что ж, ответит вам автор, вы всецело правы, он сам  за  собой  замечает
сей вопиющий недостаток. Но что  прикажете  делать,  если  четверть  жизни
автора проходит в автомобиле? Если он за многие годы  настолько  прирос  к
нему, что ездит на нем как в ближнюю булочную, так и в дальние  города?  И
все его герои - под стать ему! - тоже автокентавры: автомобильный капот на
теле человека. Или наоборот. Все это - веяние времени,  веяние  века  НТР,
когда  автосалон  заменяет  нам   кабинет,   спальню,   гостиную,   и   уж
магнитофонами мы его  оснащаем,  телевизорами,  и  встречаемся  в  нем,  и
спорим, и любим подчас...
   И тем не менее автор кается, просит прощения, бьет челом...


   Да, еще одно. Поскольку Истомин  уже  выехал  на  Ярославское  шоссе  в
районе ВДНХ, поскольку он уже катит по прямой  мимо  знаменитого  акведука
екатерининских  времен,  оставляя  справа  не  менее  знаменитую   станцию
техобслуживания "Жигулей" и постепенно приближаясь к  границе  Москвы,  то
сразу успокоим тех, кто не любит цирк:  повесть  не  о  цирке.  Если  быть
точным и справедливым, она - о дороге, о почти прекрасном шоссе  Москва  -
Ярославль, и все, что в повести будет происходить, произойдет в дороге.
   Так сказать, _дорожная_ история.
   Вот кто их не любит - тут уж миль пардон, как  говорится,  извините  за
внимание...
   А о цирке больше ни слова. Разве что в конце, когда  Истомин  доберется
до цели своего путешествия.


   Давайте обозначим приметы времени.  Итак,  утро,  июнь,  температура  -
двадцать два градуса по шкале Цельсия, облачность - ноль, ветер  -  слабый
до умеренного, южный, зелень сочная, яркая,  земля  сухая  и  уже  теплая,
асфальт упругий и относительно ровный. Красота, кто понимает!
   Истомин понимал. Истомин любил ездить в  недальние  от  Москвы  города,
любил  притормозить  минут  на  пятнадцать,  поставить  авто  на  обочину,
полежать в траве и посмотреть в небо, особенно если оно чистое и  высокое.
А еще он любил притрассовые  деревни,  любил  прогуляться  по  их  главным
улочкам, заглянуть в промтоварные магазины и даже  купить  там  что-нибудь
вроде английских лезвий для бритья  или  венгерских  подтяжек,  что-нибудь
супердефицитное, невесть как задержавшееся в тесной полутьме  магазинчика,
хотя  и  абсолютно  ненужное  Истомину.  Ну  вот,  к  слову,   брился   он
электрической косилкой, а брюки поддерживал ремнем...
   Да не  в  покупках  дело,  не  в  промтоварах!  Истомин  был  человеком
_ритуала_, а все вышеописанное  входило  в  дорожный  ритуал,  разнеживало
Истомина, даже умиляло, а в общем-то - вот уж поистине  нераскрытые  тайны
человеческого  интеллекта  -  служило  неким  катализатором  мыслительного
процесса,  который  шел  сам  по  себе  в  недрах  подсознания,  и   вдруг
срабатывало  где-то  что-то,  выскакивала  наружу  преотличная   мыслишка,
фразочка какая-нибудь или там хитрый поворот сюжета,  и  опять  -  внешнее
_безмыслие_, дорога, райцентры, небо, трава, солнце.
   Так в современной  музыке,  в  пресловутом  "тяжелом  роке",  вроде  бы
заглушенная  сумасшедшими  аккордами   ритм-группы,   вроде   бы   забитая
неистовыми брейками ударника, вроде бы  задавленная  металлически  гулкими
звуками синтезатора, до  странности  легко  прорывается  наружу  тонкая  и
чистая основная мелодия, ведомая тонким и чистым голосом. Красиво.
   Будем считать, что Истомин работал в стиле "тяжелый рок".


   А между тем он уже оставил позади город Пушкино: медленно  проплыли  на
фоне голубого-преголубого неба синие-пресиние купола Никольской церкви.


   Что-то  у  него  стряслось  с  настроением,  что-то  излишне   минорной
слышалась  сегодня  мелодия...  чего?..  ну,  скажем,  дороги   Москва   -
Ярославль, будто написана она была не в вышеуказанном модном стиле, а эдак
в неровном ритме грустного свинга. Истомин сам определил  свое  состояние:
ему скверно _ехалось_.
   А с чего бы скверно, думал он. Все вроде в порядке, все в норме:  фильм
счастливо вплыл в с®емочный период; книга в издательстве - на подходе, уже
сверка прошла; сын здоров и весел, двоек не приносит, тренер по велоспорту
им доволен; жена  работает,  прямо-таки  купается  в  своей  работе  и  не
вмешивается в личную жизнь Истомина.
   А что личная жизнь?
   И личная жизнь прекрасна. Сорок лет -  возраст  невеликий,  здоровье  в
порядке, спасибо зарядке, внешние данные не оставляют желать лучшего,  все
при нем, при Истомине: и лицо, и одежда, и душа, и мысли.
   Так в чем же дело?
   А ни в чем конкретно, здраво уверял себя Истомин,  просто  имеет  место
некий душевный дискомфорт, некое легкое депрессивное состояние,  вызванное
в последние месяцы как раз излишним напряжением души  и  мысли,  излишним,
значит, перенапрягом за письменным столом, будь  он  проклят,  любимый.  В
самом деле, не без _умиления_ признался себе Истомин, ведь  ты  только  за
столом и перенапрягаешься, только чистый лист бумаги  и  вызывает  у  тебя
разного рода страсти, но все они, сэр  писатель,  _умозрительны_,  ибо  не
подкреплены страстями реальными, взаправдашними. Холоден  ты,  корил  себя
Истомин, аки лягушка... нет, лучше змея, кобра или гюрза...
   Строг к собственной персоне писатель Истомин, ох как  строг!  Но,  если
вглядеться, за этой внешней строгостью легко проглядывало милое  кокетство
горячо любящего себя человека. Вот с мерзкой лягушкой,  с  зеленой  тварью
сравниваться  не  захотел,  предпочел  благородный  холод  змеиного  тела,
длинного и элегантного, хотя на чей-то взгляд тоже премерзкого.


   Истомин передвинул рычажок  на  рулевой  колонке,  на  ветровое  стекло
брызнули два водяных фонтанчика, а резиновые фиатовские щетки смыли с него
расплющенные в слишком свободном полете тела мелких насекомых.


   Но будем справедливыми: Истомин все про себя знал, все свои  недостатки
изучил  на  жизненном   опыте,   и   когда   жена   либо   иные   знакомые
представительницы  прекрасного  пола  начинали  ему  их  перечислять,   то
Истомину становилось скучно: ладно бы что-то  новенькое,  а  то  ведь  все
давно известно. Другое дело, что, любя себя, извините за невольную  рифму,
Истомин нежно любил и собственные недостатки. Какой-то классик  утверждал,
что любовь - коли это и вправду любовь  -  не  терпит  оговорок.  Если  ты
говоришь, что безумно любишь женщину, но тебе очень не нравится...  что?..
ее левый глаз, например, то это,  простите,  никакая  не  любовь,  а  одно
притворство. Раз уж любишь, то никакой глаз любви не помеха.
   Истомин был согласен с классиком.
   Видимо, поэтому, знакомясь с женщинами, он немедленно искал в их облике
или в их поведении этот  самый,  говоря  образно,  левый  глаз,  искал  и,
естественно, находил - кто без недостатков, поднимите руку! - и только что
родившийся роман, а точнее, новеллка немедленно устремлялась к логическому
финалу, к последнему "прости", к банальному "прощай". Призрак левого глаза
прямо-таки парил над недлинными отношениями Истомина с дамами,  и  это,  к
слову, тоже входило в большой комплекс любви к  самому  себе.  Безгранично
любить еще кого-то, считал Истомин, -  значит  распылять  силы,  подрывать
здоровый дух в пока что здоровом теле. И такое ровное и мягкое отношение к
героиням  помянутых  новеллок  рождало  спокойствие,  логикой   отмеренный
уровень страстей, а стало быть, и  безвзрывный  исход.  Никто  из  однажды
покинутых дам на Истомина не обижался, глупых  сцен  не  устраивал,  более
того, многие продолжали невинно дружить с  ним,  а  особо  тактичные  даже
становились друзьями дома.
   - Ты анестезиолог расставаний, - сказала ему как-то одна прелестная  и,
заметим, афористичная особа.
   И он принял на вооружение удачный термин и при случае употреблял его  -
не в оправдание собственной тактики, упаси Боже, но в утверждении оной.


   Впрочем, Истомин подозревал, что кое-какая боль терзает  кое-каких  его
подружек, но даже не  позволял  себе  думать  об  этом.  Он,  напомним,  -
анестезиолог. Терапия и психоневрология - не его области.


   У поворота на Абрамцево ему проголосовали.  Высокая  шатенка  взмахнула
рукой, внезапный порыв слабого до умеренного швырнул ей  на  лицо  длинные
прямые волосы, и Истомину показалось...
   Да ни черта ему не показалось, не могло показаться! Он  включил  правую
мигалку, легонько прижал тормоз и скатился на  обочину.  Перегнулся  через
сиденье, открыл пассажирскую дверцу, сказал:
   - Я прямо.
   - Я тоже, - сказала длинноволоска и по-хозяйски уселась рядом, умостила
в ногах синюю спортивную сумку с  ковбойской  надписью  "Родео"  на  боку,
отбросила назад легкие волосы. - Привет.
   -  Привет,  Анюта,  -  сказал  Истомин,  ничуть   не   удивляясь   тому
странноватому факту, что его первая - бывшая - жена ловит попутные  машины
у поворота на Абрамцево. - Ты, собственно, куда?
   - Я, собственно, туда, - сказала Анюта. - А ты куда?
   - И я туда, - сказал Истомин.
   - Значит, нам опять по пути, - сказала Анюта.
   Но Истомин счел необходимым уточнить:
   - Временно.


   Свою первую жену Анюту он не видел годков  эдак  шестнадцать,  а  то  и
больше, - словом, с тех пор, как их спонтанный молодежный брак  захирел  и
угас, не просуществовав и пары лет. Анюта где-то безвестно  инженерила,  и
никаких сведений о ней Истомин не искал.
   А ведь было: дворец на Грибоедова, марш  Мендельсона,  вспышки  блицев,
ликующие родственники, ананасы в шампанском и мороженое из сирени...


   Любопытно все же: как она сейчас выглядит, Анюта его полузабытая?..


   А вот как она и выглядит: фирмовые джинсики, синие кроссовки  "Адидас",
тонкий свитерок, скрывающий всякое  присутствие  груди,  а  вот  лицо  уже
тронуто временем, вот уже морщинки от  глаз  побежали,  вот  уже  шея  над
свитерком неважно выглядит - измято, хотя глаза, макияж, руки,  фигурка  -
все тип-топ, все на среднестатистическом уровне, все оптимально.


   Опять-таки любопытно: а сколько ей сейчас лет? Тридцать семь,  кажется,
она на три года моложе его самого...
   - Как ты живешь, Истомин? - спросила Анюта.
   - Я живу разнообразно, но в целом хорошо, - ответил  Истомин.  -  А  ты
как?
   - Поговорим сначала о тебе.
   -  С  чего  бы  мне  такое  преимущество?  -  раскокетничался  Истомин,
покачивая  рулем,  поигрывая  брелоком  для  ключей,  поглаживая  рукоятку
переключателя скоростей, вставляя в магнитофон кассету.
   И тотчас же от заднего стекла, из стереоколонок сладким, почти  детским
голосом тихонько запел о любви заокеанский шоколадный кумир молодежи,  чья
слава, говорят, понемногу затмевает некогда  вселенскую  славу  знаменитых
английских "жуков".
   - Когда это ты отказывался от преимуществ? - удивилась Анюта. -  Что-то
не припомню...
   - Ты меня не видела сто лет. Я изменился, повзрослел сначала и постарел
потом. Я непрерывно отказываюсь от лишних преимуществ,  я  не  ищу  их,  я
скромен в быту.
   - Ты, может, и постарел, -  грустно  сказала  Анюта,  -  но  совсем  не
изменился. Как был ерником, так и остался им. Что это,  Истомин?  Защитная
реакция?.. Но от кого тебе защищаться, Истомин? От меня? От меня" не  надо
защищаться. Меня же нет. Я миф,  фантом,  облако  в  джинсах.  Будь  самим
собой, Истомин, пока нам по пути.
   - Временно, - опять уточнил Истомин.
   - А я и не посягаю на вечность. Я сойду, когда буду не нужна тебе.
   - Разве ты нужна мне? - раздражаясь и поэтому грубо спросил Истомин.
   - Иначе ты бы меня не посадил в машину.
   - Я тебя посадил потому, что ты голосовала.
   - А я  голосовала,  потому  что  ты  _хотел_  меня  посадить...  Пустой
разговор, Истомин, сказка про попа и  собаку.  Не  будем  терять  времени,
скоро Загорск, а у меня еще расчетов куча.
   И  вправду,  краем  глаза  заметил  Истомин,  мимо  мелькнул  указатель
поворота к населенному пункту Радонеж.
   - Каких расчетов? - поинтересовался Истомин.
   - По проекту. Моей группе через месяц сдавать проект, заказчик торопит,
Болдырев больной, Чижова опять в декрет ушла, работать не с кем,  кручусь,
как заведенная...
   - Куда же ты едешь?.. Сидела бы, считала.
   - Я никуда не еду, Истомин, пойми ты наконец и говори быстрее, что тебя
мучает?
   - Ничего меня не мучает. С чего ты взяла?
   - Хорошо, я буду задавать  конкретные  вопросы.  Ты  вежливый  человек,
Истомин, ты ответишь женщине.
   - Спрашивай, женщина, - усмехнулся  Истомин,  почему-то  поддаваясь  ее
напору, вступая в  какую-то  придуманную  ею  игру,  в  эту,  конечно  же,
абсолютно не нужную Истомину игру, но...


   Ах, это осторожное "но"! Все сверхразумные аргументы легко  подвергнуть
сомнению,   если   в   конце   любого   утверждающего   предложения   (или
утвердительного? - автор забыл, как правильно...) поставить  не  точку,  а
зап