и его не  поняли  репортеры,  но  поражен  непонятливостью  выдающегося
ученого. Именно фтористый водород или окись фтора  могут  быть  "жизненным
растворителем" при температурах не плюс, а минус  сто  и  более  градусов.
Розовые "облака" могут быть и гостями с холодной планеты, господа.
   Голос из глубины зала (говорящий прячется за спину соседа). А при какой
температуре, профессор, они режут километровую толщу льда?
   Тэйн. Еще одно очко в пользу "горячей" планеты.
   Профессор Гвиннелли (Италия). Скорее в пользу  гипотезы  газоплазменной
жизни.
   Тэйн. Трудно поверить в то, чтобы даже  в  неземных  условиях  газ  мог
стать средой биохимических реакций.
   Гвинелли (запальчиво).  А  знаменитые  эксперименты  Миллера,  которому
удалось синтезировать в газовой смеси простейшие органические  соединения?
А исследования советского академика Опарина?  Углерод,  азот,  кислород  и
водород мы найдем в  любом  уголке  Вселенной.  А  эти  элементы,  в  свою
очередь, образуют соединения, подымающие нас по лестнице жизни, вплоть  до
скачка от неживого к живому. Так почему бы не предположить, что  именно  в
газовой   среде   и   возникла   жизнь,   поднявшаяся   до   высот    этой
суперцивилизации?
   Председатель. Вы можете сформулировать вашу мысль в рамках гипотезы?
   Гвинелли. Конечно.
   Председатель. Заслушаем профессора Гвинелли на следующем заседании...
   Голос из глубины зала (перебивая). ...И отсутствующего  сейчас  доктора
Шнеллингера из Вены. У него вполне разработанная  гипотеза  об  интерсвязи
пришельцев - что-то о непосредственно частотной  модуляции,  об  излучении
ультракоротковолновых  импульсов  и  даже  о  возможности   телепатической
передачи на гравитационных волнах...
   Смешок неподалеку. Дичь!
   Голос из глубины  зала  (упрямо).  Прошу  извинить  меня  за  возможную
неточность формулировок, но специалисты поймут.
   Подымается профессор Жанвье в черной шелковой  шапочке.  Это  старейший
профессор знаменитой французской политехнической школы. Он не  разлучается
со слуховым аппаратом и говорит в микрофон.
   Жанвье. Уважаемые дамы  и  господа.  Я  бы  отложил  сообщение  доктора
Шнеллингера до того времени, пока не будут заслушаны гипотезы о том, с кем
же мы  имеем  дело:  с  живыми  ли  существами  или  высокоорганизованными
биокибернетическими системами. В первом случае возможна и непосредственная
телепатическая связь.
   У меня ее  нет,  но  есть  опасения,  что  у  всех  этих  гипотез  один
неистощимый  источник,  -  заключал  выдержку  парижский  обозреватель.  -
Источник этот есть и у вас, мои дорогие читатели.  Вы  суете  его  в  рот,
чтобы перевернуть эту газетную страницу и прочесть на обороте,  что  число
гипотез, заслушанных на заседаниях комиссии, уже перевалило за сотню".


   Я взял еще вырезку: цитата из другой стенограммы, но подобранная с  тем
же ироническим умыслом и прокомментированная в  том  же  духе.  В  третьей
автор вспоминал Гулливера и снисходительно сожалел  о  людях,  которые  не
сумели уподобиться лилипутам, не измышлявшим гипотез. Но после выступления
Зернова от этой иронической снисходительности не осталось и следа. Когда я
развернул   принесенные   Ириной   вечерние   выпуски   парижских   газет,
солидарность их на этот раз была совсем иной.
   "Загадка решена!", "Русские проникли в тайну розовых "облаков", "Анохин
и Зернов устанавливают  контакт  с  пришельцами",  "Советы  опять  удивили
мир!".  Под  этими  заголовками   бойко   рассказывалось   о   превращении
современного  Парижа  в   провинциальный   Сен-Дизье   времен   нацистской
оккупации, о чудесной материализации кинозамыслов знаменитого режиссера  и
о моем поединке с первой  шпагой  Франции.  Последнее  особенно  восхищало
парижан. Обыкновенный киношник, никогда не  появлявшийся  на  фехтовальных
дорожках мира, скрестил шпаги с самим Монжюссо. И при  этом  остался  жив.
Монжюссо в этот же вечер дал несколько интервью и вдвое повысил гонорар за
участие в фильме. Репортеры, выжав все из Монжюссо и Каррези, бросились  и
на штурм клиники Пелетье, и только ее суровый монастырский  устав  избавил
меня  еще  от  одной  пресс-конференции.  А  Зернову   попросту   повезло.
Воспользовавшись ритуалом, сопровождавшим открытие  и  закрытие  заседаний
конгресса, он незаметно скрылся и на первом же встречном  такси  удрал  за
город к знакомому коммунисту-мэру.
   В его докладе, подробно пересказанном и прокомментированном, я не нашел
для себя ничего нового: все это родилось и сформулировалось в наших спорах
о пережитом. Но отклики даже  самой  консервативной  печати  не  могли  не
польстить гордости советского человека.


   "Нечто поистине сказочное пережили двое русских и  американец  за  одну
ночь в парижском отеле, воскресившую кошмары готического романа, -  прочел
я на первой странице "Пари жур", рядом с фотографиями -  моей,  Зернова  и
Мартина.  -  Далеко  не  каждый,  мгновенно  перенесенный  из   привычного
настоящего в мир материализованных снов и видений, извлеченных  из  глубин
чужой памяти, поведет себя с таким бесстрашием,  пониманием  обстановки  и
разумной последовательностью действий. Так можно  сказать  обо  всех  трех
участниках этой фантастической Одиссеи. Но Зернова  следует  выделить.  Он
сделал больше. Борис Зернов первый из ученых нашего мира  дал  единственно
возможный ответ на вопрос, волнующий  сейчас  миллиарды  людей  на  Земле:
почему пришельцы, игнорируя наши попытки контакта, сами не ищут общения  с
нами? Зернов отвечает: между их и нашей физической  и  психической  жизнью
разница гораздо большая, возможно неизмеримо большая, чем,  скажем,  между
организацией, биологической организацией и психикой человека и пчелы.  Что
получилось бы, если бы они стали искать контакта друг  с  другом  -  пчела
своими пчелиными средствами, человек  -  человеческими?  Так  возможен  ли
вообще контакт между двумя еще более различными формами жизни? Мы не нашли
его, они нашли. Они  могли  не  показать  нам  моделей  нашего  мира,  они
показали. Зачем? Чтобы изучить  наши  физические  и  психические  реакции,
характер и глубину нашего мышления, его способность постичь и  оценить  их
действия. Они выбрали достойных  аргонавтов,  но  только  Зернов  оказался
Одиссеем: понял и перехитрил богов".
   Я читал эту статью с таким счастливым лицом, что Ирина не  выдержала  и
сказала:
   - Хотела было наказать тебя за то, что скрытничаешь. Да ладно, покажу.
   И показала мне распечатанную телеграмму из Уманака в Гренландии.

   "Париж. Конгресс. Зернову. Слушал  доклад  по  радио.  Потрясен.  Может
быть, именно здесь, в Гренландии, вы сделаете новое открытие.  Жду  вас  с
Анохиным очередным авиарейсом. Томпсон".

   Это был мой самый счастливый день в Париже.



        27. ВООБРАЖЕНИЕ ИЛИ ПРЕДВИДЕНИЕ

   Пожалуй, не только мой. Особенно когда я ей сказал.
   Сначала она не поверила. Ухмыльнулась, как девчонка на вечеринке:
   - Разыгрываешь?
   Я промолчал. Потом спросил:
   - У тебя мать была в Сопротивлении. Где?
   - МИД запрашивал французских товарищей. Они  точно  не  знают.  Вся  ее
группа погибла. Как и где - неизвестно.
   - В Сен-Дизье, - сказал  я.  -  Не  так  далеко  от  Парижа.  Она  была
переводчицей в офицерском казино. Там ее и взяли.
   - Откуда ты знаешь?
   - Она сама рассказала.
   - Кому?
   - Мне.
   Ирина медленно сняла очки и сложила дужки.
   - Этим не шутят.
   - Я и не шучу. Мы с Мартином видели ее  в  ту  ночь  в  Сен-Дизье.  Нас
приняли за английских летчиков: их самолет в ту ночь был сбит  на  окраине
города.
   Губы у Ирины дрожали. Она так и не могла задать своего вопроса.
   Тогда я рассказал ей все по порядку - об Этьене и Ланге, об  автоматной
очереди Мартина на лестнице в казино, о взрыве, который мы услышали уже  в
затемненном городе.
   Она молчала. Я злился,  сознавая  всю  беспомощность  слов,  бессильных
воспроизвести даже не жизнь, а модель жизни.
   - Какая она? - вдруг спросила Ирина.
   - Кто?
   - Ты знаешь.
   - Она все время чуть-чуть менялась в зависимости от того, кто вспоминал
о ней - Этьен или Ланге. Молодая. Твоих лет. Они оба восхищались ею,  хотя
один предал, а другой убил.
   Она проговорила чуть слышно:
   - Теперь я понимаю Мартина.
   - Слишком мало для возмездия.
   - Я понимаю. - Она задумалась, потом спросила: - Я очень похожа на нее?
   - Копия. Вспомни удивление Этьена в отеле. Пристальное внимание  Ланге.
Спроси у Зернова, наконец.
   - А что было потом?
   - Потом я шагнул на лестницу в отеле "Омон".
   - И все исчезло?
   - Для меня - да.
   - А для нее?
   Я беспомощно развел руками: попробуй ответь!
   - Не могу понять, - сказала она. - Есть настоящее, есть  прошлое.  Есть
жизнь. А это что?
   - Модель.
   - Живая?
   - Не знаю. Может быть, записанная каким-то способом. На их пленку. -  Я
засмеялся.
   - Не смейся. Это страшно. Живая жизнь. Где?  В  каком  пространстве?  В
каком времени? И они увозят ее с собой? Зачем?
   - Ну знаешь, - сказал я, - у меня просто не хватает воображения.
   Но был человек, у которого хватило воображения. И мы встретились с  ним
на другой же день.
   С  утра  я  выписался  из  клиники,  по-мужски  сдержанно  простился  с
суховатым, как всегда, Пелетье ("Вы спасли мне  жизнь,  профессор.  Я  ваш
должник"), обнял на прощание  старшую  сестру  -  моего  белого  ангела  с
дьявольским шприцем ("Грустно прощаться с вами, мадемуазель"),  услышал  в
ответ не монашеское, а мопассановское ("Каналья, ах каналья!") и  вышел  к
Вольтеровской набережной, где мне назначила свидание  Ирина.  Она  тут  же
сообщила мне, что Толька Дьячук и Вано прямо из Копенгагена уже вылетели в
Гренландию, а наши с Зерновым визы еще оформлялись в датском посольстве. Я
мог еще побывать на пленарном заседании конгресса.
   На улице от жары таял под ногами асфальт, а на лестницах и в  коридорах
Сорбонны,  старейшего  из  университетов  Франции,  где  сейчас  во  время
студенческих летних вакаций заседал конгресс, было прохладно и тихо, как в
церкви, когда служба давно закончилась. И так же  пустынно.  Не  проходили
мимо опаздывающие или просто любители покурить и посплетничать в кулуарах,
не собирались  группами  спорщики,  опустели  курительные  и  буфеты.  Все
собрались в аудитории, где даже в часы  любимейших  студентами  лекций  не
бывало так тесно, как сейчас. Сидели не только на скамьях, но и в проходах
на полу, на ступеньках подымающегося амфитеатром зала, где уселись и мы, с
трудом найдя себе место.
   С трибуны говорил по-английски американец, а  не  англичанин,  я  сразу
узнал это по тому, как он проглатывал отдельные буквы или пережимал "о"  в
"а", точь-в-точь как моя институтская "англичанка", стажировавшаяся не  то
в Принстоне, не то в Гарварде. Я, как и весь читающий  мир,  знал  его  по
имени, но это был не политический деятель и даже  не  ученый,  что  вполне
соответствовало бы составу ассамблеи и обычному списку ее ораторов. То был
писатель, и даже не то чтобы очень модный или специализировавшийся, как  у
нас  говорят,  на  конфликтах  из  жизни  научных  работников,  а   просто
писатель-фантаст, добившийся, как в свое время Уэллс, мировой известности.
Он,  в  сущности,  и  не  очень  заботился  о  научном  обосновании  своих
удивительных вымыслов и даже  здесь  перед  "звездами"  современной  науки
осмелился заявить, что  его  лично  интересует  не  научная  информация  о
пришельцах, которую по крупинкам, кряхтя,  собирает  конгресс  (он  так  и
сказал "по крупинкам" и "кряхтя"), а самый факт  встречи  двух  совершенно
непохожих  друг  на  друга  миров,  двух,  по  сути  дела,   несоизмеримых
цивилизаций.
   Это заявление и  последовавший  за  ним  не  то  одобрительный,  не  то
протестующий гул зала мы и услышали, усаживаясь на ступеньках в проходе.
   - Не обижайтесь на "крупинки", господа, - продолжал он не без ухмылочки
в  голосе,  -  вы  соберете  тонны  полезнейшей  информации  в   комиссиях
гляциологов     и     климатологов,     в     специальных     экспедициях,
научно-исследовательских станциях, институтах и отдельных научных  трудах,
которые  займутся  вопросами  новых  ледяных  образований,   климатических
изменений и метеорологических последствий феномена розовых  "облаков".  Но
тайна его так и осталась тайной. Мы так и не узнали  ни  природы  силового
поля,  парализовавшего  все  наши  попытки  к  сближению,   ни   характера
столкнувшейся с нами жизни, ни местопребывания ее во Вселенной.
   Интересны выводы Бориса Зернова об эксперименте  пришельцев  в  поисках
контакта с землянами. Но это их эксперимент,  а  не  наш.  Теперь  я  могу
предложить встречный, если представится случай. Рассматривать  сотворенный
ими мир как прямой канал к их сознанию, к  их  мышлению.  Разговаривать  с
ними через "двойников" и "духов". Любую  модель,  любую  материализованную
ими субстанцию использовать как микрофон для прямой или косвенной связи  с
пришельцами.  Нечто  вроде   элементарного   телефонного   разговора   без
математики,  химии  и  других  кодов.  На   простом   человеческом   языке
по-английски или по-русски, не важно - они  поймут.  Скажете,  фантастика?
Да, фантастика. Но конгресс уже поднялся -  обратите  внимание:  я  говорю
"поднялся", а не "опустился" -  до  уровня  подлинно  научной  фантастики,
причем я не особенно настаиваю на слове "научной", я  просто  подчеркиваю:
фан-тас-тики,  той  крылатой  фантастики,  когда  воображение   становится
предвидением.  (Шум  в  зале.)  Вежливый  народ  ученые!  Скажите  громче:
кощунство в храме науки! (Крики на скамьях: "Конечно, кощунство!") Чуточку
справедливости, господа. Разве ученые предсказали  телевидение,  видеофон,
лазеры, опыты Петруччи и космические полеты? Все это предсказали фантасты.
   Я не пропустил ни  одного  заседания  комиссии  предположений  и  порой
поистине восторгался услышанным: то была фантастика  чистой  воды.  Взрывы
воображения. Разве не воображением была гипотеза о голограмме - зрительном
восприятии пришельцами любого предмета с помощью отраженных световых волн?
Такая  фотозапись  воспринимается  как   трехмерная   и   обладает   всеми
зрительными особенностями, присущими  естественному  ландшафту.  Вчерашнее
сообщение о покрашенных айсбергах в заливе Мелвилла у  берегов  Гренландии
подтвердило гипотезу. Айсберги  пометило  краской  датское  экспедиционное
судно "Королева Христина" на виду у скачущих по небу "всадников". Они  шли
на высоте нескольких километров, а с  борта  судна  уже  за  сотню  метров
невооруженный глаз не мог обнаружить ни малейшего  следа  краски,  тем  не
менее "всадники", спикировав, прежде  всего  смыли  краску,  а  потом  уже
выловили из воды чистенький голубой лед. Так предположение  о  сверхзрении
пришельцев стало научным фактом.
   Не всякое воображение - предвидение, и не всякая гипотеза разумна.  Мне
хочется,  например,  отвести  гипотезу  католической  церкви  о  том,  что
пришельцы якобы не живые существа,  наделенные  разумом,  а  искусственные
создания наших братьев "по образу и подобию Божию". По существу, это та же
религиозная формула о Боге, земле и человеке, в  которой  понятие  "земля"
расширяется  до  масштабов  Вселенной.  Философски   это   дань   наивному
антропоцентризму, которую легко опровергнуть даже на основании тех  крупиц
знаний, которые мы собрали о розовых "облаках".  Если  бы  их  создателями
были гуманоиды, то, посылая в космическую  разведку  свои  кибернетические
создания, они, без  сомнения,  учли  бы  возможность  встречи  если  не  с
братьями  по   разуму,   то   с   братьями   по   облику.   Соответственно
запрограммированные, эти биороботы легко бы нашли  с  человечеством  общий
язык, и жизнь человеческая не оказалась бы для них  такой  загадкой.  Нет,
что бы ни утверждали теологи и антропоцентристы, мы столкнулись  с  другой
формой жизни, нам неизвестной и пока еще непонятной. Вероятно, взаимно, но
нам от этого не легче. Попробуйте ответьте, например,  как  живут  у  себя
наши инопланетные гости, бессмертны ли они или только долгоживущи,  и  как
долго и как далеко от нас? Как размножаются, как  создают  себе  подобных,
как организуют жизнь биологически и социально, в какой среде развиваются -
жидкой или газообразной - или вообще не нуждаются в ней, а живут сгустками
энергии, огражденными от внешней среды  силовыми  полями.  Я  обращаюсь  к
вашему  воображению,  господа:   попробуйте   ответить!   (Шум   в   зале,
аплодисменты.)  Вотум  недоверия,  кажется,  отменяется,  никто  не  гонит
дерзкого фантаста с трибуны. Тогда, может быть, он продолжит?
   Я вижу, как председатель машинально бросает взгляд на часы и  рука  его
тянется к кнопке звонка. Но гул аплодисментов и выкрики на разных  языках:
"Просим, просим!" - тотчас же побуждают его благоразумно оставить кнопку в
покое.
   - Выступая здесь, Борис Зернов привел образ человека и пчелы как пример
двух несопоставимых  форм  жизни.  Подстегнем  воображение:  а  что,  если
перевернуть, опрокинуть пример? Встречается, скажем, суперцивилизация пчел
и на тысячелетия отставшая от нее цивилизация  человека.  Наблюдатели  уже
отметили функциональное различие в поведении пришельцев: одни  режут  лед,
другие транспортируют его в космос, третьи фиксируют атомную схему модели,
четвертые эту модель создают. Соответственно этому различны и  структурные
формы создателей: одни вытягиваются ленточной пилой,  другие  распускаются
гигантским  цветком,  третьи  располагаются  багровым  туманом,  четвертые
сгущаются в вишневый кисель. Напрашивается вопрос: а не рой ли перед нами,
высокоразвитый рой существ с  их  обособленным  функциональным  развитием?
Кстати,  жизнь  в  улье  и  организована  иначе,  чем  в  жилых  домах  на
нью-йоркской Паркавеню или в московских Черемушках. И  труд  и  отдых.  Да
нужен ли им отдых? Присуще ли им  чувство  прекрасного?  Есть  ли  у  них,
скажем, музыка? Что  им  заменяет  спорт?  Еще  раз  повторяю:  попробуйте
ответить. Как в шахматах  с  подсчетом  возможных  вариантов.  Трудновато,
конечно? Да. Но ведь именно так делают гроссмейстеры.
   А мне вот странно: почему гроссмейстеры от науки до сих пор не спросили
себя о главном: зачем к нам прибыли гости? (Шум  в  зале.)  У  всех  ответ
наготове - знаю, знаю, даже два  ответа.  Одни  -  их  примерно  девяносто
процентов - считают,  что  пришельцам  зачем-то  понадобился  земной  лед,
возможно уникальный по своему изотопному  составу  в  окружающем  космосе.
Меньшинство,  во  главе  с  Томпсоном,  полагает,  что  это   разведка   с
агрессивными целями в будущем. Я лично считаю, что разведка уже  была,  мы
просто ее проморгали.  А  сейчас  прибыла  мощная,  оснащенная  экспедиция
(настороженная тишина в  аудитории,  слышно  только  шипение  репортерских
магнитофонов) не завоевателей, нет - ваших инопланетных  коллег,  господа,
для изучения  незнакомой  им  формы  жизни.  (Крики  с  мест:  "А  лед?!")
Погодите, будет и лед. Это побочная операция. А главное - мы сами,  высшая
форма белковой жизни, замешанной на воде. Изучить эту жизнь здесь на Земле
им что-то мешает. Может быть,  внешняя  среда,  может  быть,  опасение  ее
нарушить. Что делать, с чего начать?  С  Божьего  промысла,  с  сотворения
мира. (Шум в зале, кто-то истошно кричит: "Замолчите, богохульник!") Я  не
больший богохульник, чем отец кибернетики Винер. Когда-то такие,  как  вы,
так же истошно кричали: "Это от дьявола! Он посягает на  вторую  заповедь!
Не сотвори себе кумира и  всякого  подобия!"  А  сейчас  вы  конструируете
роботов и мечтаете об электронном мозге. Мысль создать модель нашей  жизни
во всем ее богатстве и сложности естественна для пришельцев, ибо что такое
познание, как не моделирование с помощью мысли? А  переход  от  мысленного
моделирования к вещественному - только один шаг прогресса. Когда-нибудь  и
мы его сделаем,  уже  называют  срок:  будущее  столетие.  Так  почему  же
сверхцивилизации приш