ких
папоротников,  о  которых  так  много  говорили  Пилот  и   Док.   Толстые
многометровые стволы, сгибавшиеся под собственной тяжестью,  были  утыканы
листьями, похожими на куски листового железа. Задевая друг друга,  они  не
шуршали, а скрежетали с противным металлическим скрипом.
   - Эти не перепрыгнешь,  -  сказал  Малыш,  поворачивая  вездеход  вдоль
папоротников над седыми метровыми мхами.
   То был действительно палеозой - лес из глубин земной предыстории.  Алик
видел  его  именно  таким:  оживленным  чудесами  безлинзовой  оптики   на
видоэкранах музеев биологической эволюции на Земле.  Папоротники,  похожие
на пальмы с лохматой, не ветвящейся кожурой, папоротники, кустящиеся,  как
чудовищно  увеличенный  подорожник,  или  стелющиеся  по  земле,  пробивая
жирными, колючими листьями могучую толщу мхов. Пахло болотом и гнилью, как
в сырых, заросших оврагах земных заповедников. Алику не случайно пришло на
ум   такое   сравнение:   что-то   от   заповедника   было   и   в    этом
декоративно-палеозойском  лесу.  Словно  кто-то  обрубил   его,   огородил
подрезанной лентой мхов и поместил бок о бок  с  белой  акацией  и  строем
заботливо   ухоженных   эвкалиптов.   Палеозой   рядом   с    субтропиками
современности, дистанции в сотни миллионов лет, а Малыш прошел ее на своем
вездеходе за четверть минуты.
   Ехали молча и настороженно, с чувством затаенной тревоги. Что  за  мир?
Где разум - его хозяин, тасующий  геологические  эпохи  и  прячущий  их  в
клубах зеленой пыли? И главное, можно ли вернуться назад, к родной частице
Земли в захламленных комнатах наблюдательной станции? Длительность пути не
пугала: позитронный двигатель вездехода не нуждался в заправке "горючим" -
хватало солнечной  радиации,  пищевая  синтетика  в  запасных  контейнерах
обеспечивала многодневный вариант странствий.
   А дальше?
   - Странно, - сказал Алик.
   Малыш не заинтересовался, что еще странно в этом и  без  того  странном
мире, и Алику пришлось пояснить.
   - Обрати внимание: нет ни птиц, ни зверей. Одни  бабочки.  Останови  на
минутку.
   Остановились. Свернувший в сторону палеозойский лес был темен,  глух  и
бесшумен.  Эвкалиптовая  аллея  по-прежнему  уходила  вперед,   петляя   в
кустарнике. По сторонам разбегался совсем уже незнакомый подлесок - не  то
кизил, не то боярышник с длинными красными  ягодами.  И  здесь  ни  одного
перебежавшего дорогу зверька, ни  одной  вспорхнувшей  с  ветки  на  ветку
птицы.
   - Великое безмолвие леса, - сказал Алик.
   - Погоди, - отмахнулся Малыш и прислушался.
   Из-за дальних кустов в зеленой чаще донеслось не  то  кваканье,  не  то
писк. Чем больше прислушивались,  тем  отчетливее  разнообразились  звуки.
Иногда писк переходил в визг, что-то хрюкало или булькало и опять надсадно
взвизгивало.
   - Кошки, - подумал вслух Алик.
   -  Нет,  не  кошки.  Ты  был  когда-нибудь   в   детских   яслях?   Для
двух-трехмесячных.
   - Нет.
   - Точь-в-точь, только громче.
   - Откуда же здесь ясли?
   - А я знаю? Может быть, обезьяны?
   - Подойдем, а?
   -  Подойти-то  недалеко,  -  поразмыслил  Малыш.  -  Вездеход  придется
оставить. Я только включу защиту. Мало ли что...
   Побежали. Что-то невидимое отбросило их у двухметровых  кустов.  Словно
напоролись на прозрачную, туго натянутую полимерную пленку.  Обошли  кусты
справа, открылся проход. Далее  пленка  опять  не  пустила,  но  позволила
увидеть все, что прикрывала защита.
   Малыш и Алик не произнесли ни слова, настолько все увиденное  ошеломило
их,  настолько  не  походило  на  то,  что  они  предполагали  увидеть.  В
пространстве,  соразмерном  баскетбольной  площадке,  свободно  парили   в
воздухе, лежали, висели и ползали люди, внешне ничем  не  отличавшиеся  от
земных. Высота воздушной прокладки  между  ними  и  грунтом  не  превышала
полутора метров, а сам грунт был покрыт газоном не газоном, а чем-то вроде
ярко-зеленого  мха  или  пуха.  Барахтавшиеся  над  ним  люди,   казалось,
пребывали в состоянии невесомости, причем  не  падали  и  не  взлетали,  а
держались на одном уровне с полной непринужденностью. Все это были молодые
мужчины, лет тридцати или меньше, успевшие обрасти, как древнехристианские
монахи, не знавшие с юношеских лет ни бритвы, ни ножниц. Но волосы  у  них
не росли ниже шеи, загорелая, без единого волоска кожа даже  поблескивала,
как у спортсменов-пловцов. По сложению они походили на Малыша, только  тот
был выше и шире в плечах, да  и  мускулатура  их  казалась  равномерней  и
гармоничней. И какая странная потенциальная гармония, подумал Алик: она не
служила телу, не управляла им. Сложенные, как античные боги, эти бородатые
мужи были беспомощны, как младенцы: они лежали на спине и  сучили  ногами,
пуская пузыри изо рта; не  ходили,  а  ползали,  может  быть  потому,  что
воздушная подушка не позволяла ходить, или потому, что  ходить  не  умели.
Они шевелили пальцами и издавали звуки,  даже  отдаленно  не  напоминавшие
человеческую речь. Мычание или курлыканье, визг, писк, свист или бульканье
то и дело переходили в истошный крик, какой только позволяли  их  развитые
легкие. Даже повторявшихся междометий не было слышно -  взрослые  ползунки
не общались меж собой, гомон их был  бессмысленным  и  бессвязным,  просто
естественной, природной тренировкой языка, челюстей  и  голосовых  связок.
Они действительно были младенцами, хотя по внешнему виду  любой  мог  быть
мастером спорта. Когда такой "мастер"  издавал  свой  истошный,  надсадный
крик, над ним немедленно появлялась ярко-зеленая  трубка  или  свисток,  а
точнее, соска с присущей ей функцией: ее сразу же хватали жаждущие ребячьи
губы. Она не материализовалась из  воздуха,  не  возникала  из  ничего,  а
просто приобретала цвет, доселе почти незаметная в неярком блеске зеленого
солнца. Такие соски в несчетном множестве болтались по  всей  площадке  на
таких же еле видимых шлангах, тотчас же превращавшихся в тоненькие зеленые
струйки, должно быть, вкусной и питательной жижицы, потому  что  бородатые
младенцы, с  присвистом  насосавшись,  отваливались  насыщенные,  довольно
урча.
   - Вот тебе и детские ясли, - сплюнул Малыш, - смотреть противно!
   - А почему они в воздухе?
   - Какой-нибудь гравитационный фокус. Такая воздушная люлька гарантирует
от неожиданностей.
   - Так они же взрослые. Может быть, это сумасшедший дом?
   - А я знаю? - озлился  Малыш.  -  Встретились  с  чужим  разумом.  Ура!
Раздевайся и булькай - вот тебе и контакт.
   Он не закончил фразы: что-то сверкнувшее в  воздухе  полоснуло  его  по
плечу - не то стальная проволока,  не  то  серебристый  лучик,  тотчас  же
исчезнувший. Страшная боль ожгла его. Даже дышать стало трудно. Но куртка,
должно быть, все же смягчила удар: левое плечо и рука хотя и  онемели,  но
не утратили подвижности. В ту же секунду охнул от боли  Алик.  Серебристая
змейка хлестнула его по ноге, и только одежда, не подпустившая ее к  телу,
позволила ему удержаться и не упасть.
   В двух метрах от них, в проходе  между  кустами,  откуда  они  вышли  к
площадке, возвышался голый бородач, такой же, как и булькавшие за пленкой,
но твердо стоявший на ногах и управлявший руками. В правой была зажата или
металлическая зажигалка, или  ручной  фонарик,  во  всяком  случае  что-то
похожее.  Позади  толпились  лохматые,  как  и  он,   парни,   с   глазами
осмысленными и разумными. Впрочем, эпитет "разумный" можно было употребить
лишь в сравнении с их ползающим за пленкой подобием. Едва ли можно назвать
разумной  горевшую  в  этих  глазах  слепую   жестокость,   нерассуждающую
мальчишескую злость.
   - Стой! - крикнул Малыш и прыгнул к бородачу.
   Тот едва успел взмахнуть рукой, как что-то металлическое, зажатое между
пальцами очутилось в руке Малыша. Теперь серебристая змейка хлестнула  уже
по голому телу бородача. Он тоненько всхлипнул и упал мешком. Но задние не
отступили. Их сверкнувшие лучики метнулись к Малышу, а он успел увильнуть,
рухнув во весь свой двухметровый рост под ноги нападавшим, и оттуда тем же
электрохлыстом полоснул  их  снизу.  Четверо,  взвизгнув  от  боли,  сразу
свалились, как сбитые кегли. Остальные скрылись за бруствером кустов.
   - Пппрости... - скулил, заикаясь, Алик, помогая подняться товарищу.
   - За что?
   - Я не испугался. У меня просто не было этой штуки.
   - А о гранатах забыл? Давай сюда. Одну мне - и к машине.  Выскочишь  из
прохода, не оглядываясь шарахни своей назад. А я прикрываю. Ну!
   Алик сделал все, что потребовал Малыш. Выбежал, прыгнул, швырнул  через
плечо гранату и  исчез  за  кустами.  Позади  вырос  большой  черный  шар,
вытянулся  колбасой  метра  в  три  толщиной,  все  время  сплющиваясь   и
расширяясь. "Пора", - решил Малыш, подождав  секунду,  пока  не  исчез  за
кустами Алик, и прыгнул вслед. За  дымовой  завесой,  густой,  как  масло,
ничего не проглядывалось, только в двух-трех местах колбаса  вспучивалась,
словно кто-то пробовал пробиться сквозь ее жирную черноту.  Малыш  тут  же
бросил вторую гранату и побежал за Аликом. Еще один черный шар повторил  в
точности преображение первого. Теперь колбаса расширилась метра на четыре.
"Не пробьются", - решил Малыш и  успокоился.  У  самой  машины  он  догнал
быстроногого Алика, сел к пульту и швырнул вездеход вперед над  кустами  к
памятной  эвкалиптовой  аллее.  Она   просматривалась   в   обе   стороны,
по-прежнему светлая и пустынная.
   - Струсил все-таки? - спросил Малыш. - Только не ври.
   - Я и не вру. Сам видел. Сумасшедший дом суб-Гедоны.
   - Почему "суб"? И едва ли это дом сумасшедших. Не знаю.
   - А что это за змейки?
   Малыш вынул из кармана матовую металлическую ручку,  очень  удобную:  с
вмятинами для пальцев, белой кнопкой посредине и  капельным  наконечником.
Алик не нажал на кнопку, он только прикоснулся к ней, а на  кончике  капли
уже засветилась точка, настолько крохотная, что  измерять  ее  можно  было
только микронами. Алик снял палец с кнопки, и точка погасла.
   - Электронный хлыст, - сказал Малыш, - а я думал,  стальная  проволока.
Болевое и парализующее оружие. Вероятно, не убивает. Жестокая игрушка  для
жестоких детей.
   - Чьих детей?
   - Спроси еще что-нибудь, - огрызнулся Малыш. - Где находится этот  твой
мир зеленого солнца? На земле? Под землей? Призрак из пыли? Эвкалипты ведь
настоящие, а где они росли час назад?
   - Ты уравнения Мерля помнишь? - спросил Алик.
   - Я не физик-пространственник. Мне это ни к чему.
   - И зря. Тогда бы не  спрашивал,  где  росли  эвкалипты.  Они  росли  и
растут. В том же пространстве, но в другой его  фазе.  Она  на  минуточку,
даже, может, всего на какой-нибудь квант, убежала вперед  или  отстала  от
нашего времени, но пространство в ней уже организовано по-другому.
   - Силен, - сказал Малыш, - не зря тебя муштровали в  Кембридже.  Ну,  а
как мы выйдем из этой фазы, профессор?
   - Как и вошли. Что это, по-твоему?
   Издали навстречу им, обтекая коринфские колонны эвкалиптов, плыло нечто
странно  похожее  на  стог  только  что  скошенной  пыльно-зеленой  травы.
Гигантский комок то и  дело  вздрагивал,  рос,  мутнел,  то  наливаясь  до
синевы, то растекаясь по краям белокочанными выплесками.
   - Выходит, опять мираж, - предположил Малыш.
   Алик долго всматривался, потом сказал не без торжества в голосе:
   - А ты получше вглядись, навигатор. - И прибавил, поясняя: - В центр, в
центр!
   А в центре менявшего формы комка чернело пятно. Оно тоже увеличивалось,
но сохраняло цвет, поблескивая, как рояль, отражающий вставшее  над  окном
солнце.
   - Понял вас! - вскрикнул Малыш и швырнул машину прямо в крышку "рояля".
   Одновременный  шок,  на  мгновение  выключивший  и   снова   включивший
сознание, темнота и свет, нормальный дневной свет,  но  окрашенный  словно
бледно-зелеными стеклами. А перед нашими  странниками  в  ветровом  стекле
вездехода до горизонта простиралась уже не вызолоченная  солнцем,  палевая
эвкалиптовая аллея, а припудренный пылью черный камень материка. Он  вдруг
показался им таким домашним, приветливым, даже родным.
   - Кажется, выбрались, - облегченно вздохнул Малыш.
   Алик оглянулся и увидел позади ажурную вышку наблюдательной станции.
   - Поворачивай, - сказал он, - приехали.



        4. ПРОВОДЫ ПРОИГРАВШИХ. "ГЕДОНА-З" ПОДЫМАЕТ ФЛАГ

   Все уже было готово к отлету. Остались считанные минуты. Доктора  после
укола спонтифина, снимающего нагрузки  во  время  ускорения,  еще  заранее
перенесли в космолет: требовались минимум четверть часа тишины и покоя для
стабилизации  нервной  системы.  Даже  Пилот  выбрался  из  кабины,  чтобы
размяться в эти несколько минут перед отлетом, хотя разминаться можно было
только в тени высокой ракеты. Оранжево-желтое солнце обжигало  даже  перед
закатом. Любопытно, что в лучах его гасли все оттенки света его соседей  и
ничто окружающее не приобретало  ни  зеленых,  ни  синих  красок.  Цветные
солнца не светили, а отсвечивали, похожие на блестящие кружки, выкрашенные
разноцветными лаками. Смотреть на них  можно  было  запросто,  без  темных
очков.
   Но жары и без того хватало на  черном  накалившемся  камне  без  клочка
тени, кроме узкой полоски от космолета,  на  которой  топталось  несколько
человек. Библ то и дело слизывал с губ струившиеся по лицу  соленые  капли
пота. Он с трудом переносил это  пекло,  не  то  что  привычные  ко  всему
Капитан и Малыш  или  зябкий  Алик.  Сморило  и  Пилота,  но  не  погасило
полыхавшей в нем радости. Он даже приплясывал, ни на секунду не умолкая:
   - Пекло? Пекло. И не  то  еще  будет,  голубчики.  Не  завидую  я  вам,
наглотаетесь. А мы с Доком как вернемся, так сразу рапорт  об  отставке  с
космической службы. Док - по болезни, я - по собственному желанию.  Хватит
с меня незапланированных поисков чужого разума в космосе!  Полетаю  теперь
на земных трассах, тихонько, легонько, на воздушной подушечке, на звуковой
скорости. Где-нибудь каботажем с курорта на курорт или в Арктике. Холодно,
скажете? Хорошо!
   Малыш смотрел на него не презирая  -  с  жалостью.  Легированную  сталь
излучателем  стравил.  Чокнутый.  Языком  болтает,  как   вентилятор.   Не
завидует. А позавидовать можно: полгода просидел здесь  и  спекся.  А  они
вдвоем с Аликом за один день зеленый мираж, как задачку по механике,  щелк
- и решили!
   Об  этом  же  думал  и  Алик,  не  успевший  все  рассказать  Капитану.
Оказывается, встречу их с пылевым смерчиком все-таки  нащупали  об®ективом
видеоскопа. Все видели: как столкнулись, как заглотал их зеленый  комок  и
как растаял потом на черном камне. Встревожились, конечно. Пропал вездеход
- не шутка. И двух людей нет. Пилот так сразу похоронил их: "И  не  ждите.
Конец. Ищи Иону во чреве китовом". Только Док надеялся:  "Встретят  разрыв
пространства - вернутся". Он считал,  что  смерчи  или  туманности  -  это
результат разрыва  пространства,  смещения  фаз  времени,  пространственно
иначе  организованных.  И,  кстати   сказать,   правильно   считал.   Алик
предполагал то же самое. Если бы Мерль сделал свое открытие не на Земле, а
на Гедоне, его бы считали не только гением математического  воображения  и
не отплевывались от его уравнений, как отплевывается от них узкий  практик
Малыш.
   Когда ракета огненным стержнем врезалась в край неба и скрылась за  его
голубой кромкой, они долго молчали, думая о своем. Сейчас Гедона стала  их
домом, их почвой, их землей. Возвращение к пенатам состоится не ранее года
или, по крайней мере, через  несколько  месяцев,  если  пришлют  смену  по
экстренному лазер-вызову. Но Капитан не Док, он из легированных сталей, не
гнется и не ломается, не  чахнет  и  не  психует.  Его  не  утомишь  и  не
испугаешь, не поколеблешь и не смутишь; нужно убить его, чтобы остановить,
а убить его совсем не так просто: готовность к защите не покидает его даже
во сне. Малыш из того же теста, только выпечка у  него  попроще;  нет  тех
ингредиентов  информации,  какие  запрограммировала   и   накопила   жизнь
Капитана.
   Библ был послабее духом, но любопытство и жажда нового легко  побеждали
в нем естественный страх перед опасностью. О себе Алик  этого  сказать  не
мог. От страха у него противно потели руки и душа уходила в пятки: точнее,
на страх тотчас же спазматически откликались кровеносные сосуды  в  ногах.
Именно так и  было,  когда  он  впервые  увидел  сверкнувшую  над  головой
серебристую змейку. Реакция на  опасность  оказалась  у  него  чуть  более
замедленной, чем это полагалось для космолетчика.  В  пропускной  комиссии
Медицинской службы возник даже спор,  можно  ли  оставить  его  в  составе
экипажа. Только вторичная проба сняла сомнения: сопротивляемость организма
компенсировала  полностью  замедленность  требуемой  реакции,  индекс   ее
оказался даже выше, чем у его товарищей по экспедиции.
   Но сейчас Алика тревожила не опасность,  а  неизвестность.  И  пожалуй,
"тревожила" не то слово. Было в этой  неизвестности  что-то  возбуждающее,
пьянящее, что подкрадывается порой к художнику в предчувствии долгожданной
находки или к ученому на пороге еще смутно ощущающегося открытия.  Капитан
взглянул на него и улыбнулся: понял.  Потом  посмотрел  на  уползавшие  за
сине-зеленый  горизонт  тускло  светящиеся  цветные  кружки   и   произнес
задумчиво, ни к кому не обращаясь:
   - А ведь и на Земле иногда тот же эффект. Воздух, как призма, разлагает
свет. По существу, мы наблюдаем не один белый диск, а  несколько  цветных,
наложенных друг на друга. На закате края их обычно отсвечивают,  окрашивая
небо. Чаще красным, а иногда где-нибудь на море или  в  пустыне  мы  видим
точь-в-точь такой же сине-зеленый горизонт.
   - Горизонты разные, а солнце-то одно, - сказал Библ.
   - И здесь одно. Только на Гедоне атмосферные условия позволяют видеть и
спектральное разложение, и фазовые смещения дисков.
   - А может, пойдем? -  зевнул  Малыш.  -  Домой  пора:  ночи  на  Гедоне
короткие.
   Все засмеялись. Малыш уже считал необжитую станцию домом. А ведь ее еще
надо было сделать домом, вдохнуть  в  этот  захламленный  сарай  ту  милую
человеку теплоту и домашность, которые мы обычно  называем  уютом.  Четыре
человека снова молча обошли все коридоры и  комнаты,  где  пахло  пылью  и
грязным бельем, и порешили отложить уют до утра: "Все  равно  до  ночи  не
управимся. А завтра разделимся. Двое пойдут на вездеходе,  двое  останутся
обживать станцию". Все знали, что обживать останутся Алик  с  Малышом,  но
никто не возражал и не спорил.
   После ужина перед сном провели летучку - первую на этой  планете.  Алик
повторил  рассказ  о  бородатых  младенцах,  с   особенной   тщательностью
вспоминая подробности. "Побольше подробностей, - требовал Капитан. - Цвет,
форма, происхождение причины, последствия  -  все,  что  запомнилось".  Но
слушал не перебивая, лишь иногда вставлял корректирующие  или  недовольные
замечания: "Не обратили внимания, откуда идут шланги с питанием к  детской
площадке? Нет? Жаль". Осмотрев "хлыст" и запустив  к  потолку  серебристый
лучик, подставил руку, поморщился и заметил: "Болевое оружие. Должно быть,
не убивает, иначе его не  давали  бы  детям".  На  реплику  Библа  "почему
детям?" откликнулся тотчас же, упредив Алика; "Потому что взрослых они  не
видели". Очень  удивился,  что  Малыш  и  Алик,  пробиваясь  к  вездеходу,
прибегли к гранатам. "А "пояса"? Один прыжок, и ваши дымовые шашки  бы  не
понадобились". Малыш и  Алик  смущенно  молчали;  "пояса"  они  забыли  на
станции. Эти реактивные "пояса", без которых ныне  не  обходился  ни  один
спортсмен или турист, были изобретены на Земле еще  в  шестидесятых  годах
двадцатого века. С довольно  громоздким  турбореактивным  двигателем,  они
позволяли человеку совершать прыжки в воздухе на расстоянии от  пятидесяти
до  двухсот  метров.  За  сто  лет  их  изрядно  усовершенствовали,  почти
приравняв   человека   к   птице.   Гравитационный    двигатель,    сменив
турбореактивный